Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Туда, — Сидоров указал наверх, — мы вряд ли проберёмся. Наверху руины, выход на поверхность наверняка завален. Но проверить стоит. Ты как считаешь, Альфред?

Восприняв слова Сидорова как руководство к действию, Молотилов резво вскарабкался по лестнице, и, потолкавшись плечами и головой в крышку люка, крикнул оттуда:

— Не-а! Бесполезно. Как приваренная.

— Спускайся! — крикнул Сидоров. — Будем недра покорять.

Едва они сдвинули тяжёлый чугунный блин в сторону, как из люка пахнуло «ароматом» канализационных стоков. Альфред зажал нос и метнулся от чёрного отверстия в полу к двери, чуть не сбив с костылей Окрошку, стоящего в дверном проёме и с любопытством наблюдающего за их действиями.

— Ну ты, шустрик, мать твою! — возмутился инвалид. — Чуть не затоптал, нахрен!

— Извини, Окрошка. Запах уж больно…

— Осторожней надоть. Запах ему! Антилигент. Хошь, противогаз одень. Там их полно… А ты чё, Ляксеич, неужто собрался залазить туда? В эту клоаку зловонную?

— Собрался. Тебя не зову, по канализационному коллектору тебе, думаю, несподручно, вернее, несподножно прогуливаться будет. А вот мы с Альфредом рекогносцировочку проведём, пожалуй. Дай-ка фонарик, Окрошка.

Окрошка протянул фонарь Альфреду, а тот, в свою очередь, передал его Сидорову. Сидоров встал на колени, и, наклонившись над люком, посветил внутрь. Противного запаха он, казалось, не замечал.

— Неужто по говну ходить станете? — не верил Окрошка.

Сидоров не ответил, внимательно вглядываясь в клубящуюся глубину. Выпрямившись и выключив фонарь, сказал:

— Не всё так плохо, как казалось вначале. По говну идти не придётся. Там вдоль канала тротуар с парапетом. Можно гулять, как по набережной реки Невы. А запах? Да его нет почти. Вся вонь ниже, где город начинается. А здесь так, припахивает слегка. И канал сухой. Ну что, полезли?

Альфред обречённо вздохнул и кивнул.

— А ты, Окрошка, будешь нас здесь ждать, — строго приказал Сидоров.

— Долго?

— Сколько понадобится.

— Твоё слово для меня закон, Ляксеич. Только я пойду изнутри запрусь. А то братья-бомжи придут, залезут сюда, в бомбоубежище, и весь арсенал растащат. А если кто узнает, что их предводитель в говно полез, потеряешь ты, Ляксеич, весь свой авторитет. Как два пальца об асфальт.

— Правильно слова кладёшь, — похвалил своего зама Алексей, — иди, запрись.

В подземном тоннеле темнота казалось абсолютной только в самом начале пути, пока глаза не привыкли. Вскоре Сидоров стал различать нечёткие очертания коллектора, бетонные плиты пола, низкий арочный потолок и металлическую трубу поручня. По-видимому, свет в подземелье каким-то образом проникал. Через вентиляционные шахты и боковые врезки, или ещё как-то. Его было очень мало, этого растворенного в темноте света, но он был.

Сидоров сначала изредка включал фонарь, а потом перестал, экономя зарядку. К специфическому запаху его обоняние уже приспособилось.

Сидоров шёл, с неудовольствием слыша, как за спиной сопит Альфред. Молотилов был мало адаптирован к различным жизненным коллизиям, ему никогда не приходилось рисковать жизнью, за исключением одного-единственного случая, когда он побывал в лапах пархомовских боевиков. И наверняка ему редко приходилось сталкиваться с грязью и вонью. Понятно, такая прогулка была Альфреду неприятна, а может и вызывала чувство страха. Сопел он, как паровоз.

Неожиданно Сидоров споткнулся о торчащую из бетонного пола арматурную петлю, на ногах удержался, но на него натолкнулся шедший следом Альфред. Они упали оба.

— Шестьдесят шесть, — пробормотал Альфред.

— Что?

— Шестьсот шестьдесят шесть.

— У тебя что, крыша поехала?

— Четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть, — продолжал бормотать Альфред. — Четыре шестьсот шестьдесят шесть умножить на ноль семь…

— Три с чем-то, — помог ему Сидоров, вставая с пола. Он вспомнил, что поручил Альфреду считать шаги. — Что-то около трёх километров трёхсот метров мы прошли. По идее, скоро должна быть врезка стока из «Мечты олигарха». Если верить кальке, до врезки метров семьсот осталось, а от врезки до посёлка ещё примерно столько же.

— Если только калька не врёт, — с какой-то обидой в голосе проворчал Альфред, — что-то мы идём, идём, а вокруг всё одинаковое. И ничего не меняется, и конца не видать. И тишина, как в могиле…

— Тихо! — прервал Сидоров его причитания, — Слышишь?

— Что?

— Вода журчит.

Бассейн у Пархома имел сорок метров в длину и десять в ширину. Как и большинство богатых людей, заимевших капиталы быстро и неправедно, Пархом страдал гигантоманией и болезненным пристрастием к помпезности.