Ольга Лаврова - Шантаж

Кого бы заслать в Столешников? Пал Палыч выбрал Мишу Токарева. В Управлении БХСС служило немало способных ребят, и со многими жизнь сводила Знаменского теснее, чем с ним, но Токарев славился въедливостью и, главное, внешность имел очень на данный случай удачную, абсолютно непрофессиональную. Этакий молодой пастор, готовый словом и делом прийти на помощь заблудшей душе, идеалист, бессребреник — то есть, по переулочным меркам, удобный дурачок. Крепкая милицейская косточка нигде не просвечивала и не прощупывалась.

От Миркина он отбояриваться не стал, даже обрадовался. Сказал:

— Когда державе срочно понадобится миллион, пусть выдадут куба три тесу и пуд гвоздей. Забьем Столешников с обоих концов и попросим публику вывернуть карманы. — И добавил честно: — Старая шутка, не моя.

Двух дней не прошло, как он появился с известием, что Миркина можно тянуть к ответу: есть должности, где либо не работай, либо нарушай Уголовный кодекс.

Пал Палыч подхватил Токарева над диваном в сантиметре от ничем сегодня не обезвреженной пружины и усомнился:

— Не спешишь?

Уж больно тонюсенькую папочку держала белая пасторская рука.

— На первое время довольно, а дальше размотаем.

— Вот и разматывай пока, я и так зашиваюсь.

То утром шли шоферы-угонщики, валившие вину друг на друга, а главное, на директора базы, которого изображали демонической фигурой, чуть ли не телепатически принуждавшей их к преступлениям.

То жаловались на трудности ремесла квартирные грабители, взятые Томиным. То демонстрировала выдающийся бюст их наводчица — «кинозвезда» с такими маслеными глазами, что, когда ей удавалось выжать покаянную слезу, казалось, будто вытекают излишки смазки.

Короче, зарубив поездкой к Кудряшову вторничный график и почти все пункты среды, Пал Палыч устроил себе дикую гонку на всю неделю.

Однако к субботе идея рыбалки воспрянула, утвердилась и одержала верх.

С собой он вез только дорожную сумку, а в сумке напеченные матерью плюшки, коробку зефира, пряники, две бутылки постного масла, запас дрожжей, селедку пряного посола и какие-то еще свертки и баночки, насованные Маргаритой Николаевной и Колькой. Колька раза четыре увязывался с братом к бабе Лизе, и ему там понравилось, но длинная дорога нагоняла тоску, ну и соблазны городского уик-энда перетягивали.

А такая ли длинная дорога-то — четыре часа поездом, дальше к твоим услугам автобус (если ты согласен обзавестись дюжиной синяков на рытвинах) либо извечная, твердо натоптанная — еще, может быть, лаптями — тропка, экономно огибающая мокрые низины и ненужную крутизну и выводящая к еле дышащей деревеньке, некогда обширной и славившейся кузнецами и шорниками. Шорники. Хм… Шорники изготовляли хомуты и прочую упряжь. Для лошадей. Лошади тогда в стране проживали. На них умели ездить верхом, пахать, возили целые обозы товаров, запрягали в почтовый тарантас или тройку. В птицу-тройку… Снова Гоголь. Куда мчишься? Куда примчалась? Пересели твои пассажиры на вонючий автобус — чудо цивилизации! «Завидую внукам и правнукам нашим…»

Знаменский споткнулся, нащупал в сумке фонарик. Стемнело уже. Провозился он со сборами. Ну, еще с километр — и лес кончится, и до заветной избы будет всего ничего.

Там ждали: рыболовная снасть, ватник, справные сапоги, картуз с наушниками, обрубок бревна на бережку, куда надо попасть, раненько, до полного рассвета. Ждал бурный осенний клев, ловецкая удача (реже неудача). Но вряд ли ждала Пал Палыча баба Лиза, знавшая, что выдраться из городской мороки ему почти не под силу.

Сама она, несмотря на приглашения, к Знаменским не ездила. Единожды только он силком привез ее, передал в объятия матери, та таскала гостью по магазинам, покупала подарки, водила в кино — словом, показывала город, где бабка не бывала уже двенадцать лет, со смерти мужней сестры, последней ее родственницы на белом свете.

На четвертый день утром мать тихо сказала:

— Павлик, отпустим Лизавету Ивановну.

— Умаялась? Ты или она?

— Обе. Но она терпит из вежливости. Понимаешь… ей просто неинтересно.

— Неинтересно?!

— Нет. Тлен, суета… Да так оно, собственно, и есть, — неожиданно подытожила Маргарита Николаевна. — Ты брейся, брейся, что рот раскрыл? Пока помню, анекдот рассказали. Американец хвалит свои дороги; больно гладкие. «Заправлю бак, налью рюмку виски — до дому не расплещется!» «Это что! — говорит русский. — Я с вечера врублю мотор, лягу спать, утром на месте». «Такая прямая дорога?!» «Не-е. Такие колеи глубокие».