Ольга Лаврова: Шантаж

— Полной дурой себя чувствуешь, вы не представляете! Да еще спрашивают: а зачем это висит?

Действительно, зачем висит? Никто ж не читает. И на гражданина в старомодной шляпе не смотрят.

Почему я, собственно, не сплю? Проводник подымет в половине шестого, пора отключаться… Кошка была мудрая в кафе при «Ангаре». С большим жизненным опытом. К многолюдным компаниям вовсе не приближалась. К парочкам редко — заняты друг другом. Выбирала одиночек. Ты, мол, один, я одна. Я тебе помурлычу, ты мне кинешь огрызочек. И круглая была, горя не ведала.

Что за чушь в башку лезет! Пустяковое путешествие — пустяковые и мысли. Выделенные когда-то материалы «законченного криминала» не содержали. Проще бы всего (как большинство коллег и поступало) вынести постановление, что за отсутствием состава преступления на материалы эти плевать. И наплевать. Кабы не дотошность.

Но в ту пору абсолютно некогда было доискиваться, через кого Кудряшов приобретал дорогостоящие ювелирные изделия. «По знакомству, по случаю, по блату». Неопределенные ответы могли прикрывать контакты с крупными поставщиками не только Кудряшова, но и иных, ему подобных. В картотеке полно «висячек» о кражах драгоценностей. На памяти Знаменского унесли украшения самой супруги индийского посла. Надо думать, не побрякушки.

А сколько ценного, даже бесценного растащено было, когда по залпу «Авроры» «хижины» ворвались во «дворцы». И так и кануло в подполье — в тайники современных миллионеров и в нелегальный оборот.

«Давненько не навещал я Ивана Тимофеевича», — упрекнул себя Пал Палыч уже в полусне.

Одно время он подолгу сиживал в комнате старика при архиве, слушая любопытнейшие рассказы о прошлом преступного мира, о несметных богатствах, разметанных бурей 17-го года.

— Поставить бы грамотных сторожей — сэкономили бы стране целую электрификацию! — восклицал Иван Тимофеевич.

ЗнаТоКи тогда расследовали дело, которое вывело их на Черного маклера, нэповского зубра, благополучно дожившего до наших дней. И немалая доля успеха принадлежала Ивану Тимофеевичу — человеку с феноменальной памятью, неистощимому кладезю информации о давнем и не столь давнем уголовном прошлом.

С мыслью об уникальном старике Пал Палыч уснул.

А мы пока позволим себе отступление. И начнем без затей — с цитаты из повести «Черный маклер».

«В начале 70-х патруль милиции, — как принято выражаться, по подозрению — задержал двух субъектов „без определенки“. Один другому передавал бриллиант невиданных размеров. Субъекты, явно бывшие лишь чьими-то посыльными, не сказали ни слова правды. Дело поручили следователю по важнейшим делам, но и он уперся в тупик… Ни один реестр, включая перечни камней в царской короне и личной сокровищнице Романовых, подобного алмаза не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало быть, относился к тем незнаемым сокровищам, что были разграблены под флагом свободы, равенства и братства».

Упомянутый тут следователь по важнейшим делам — это герой документальной повести «Брачный аферист» Михаил Петрович Дайнеко. Если вы читали второй выпуск наших «Криминальных повестей», то, вероятно, помните, с каким блеском умел он распутывать самые мудреные загадки.

Но на диковинном алмазе застрял. Продлевал и продлевал срок следствия и постепенно как-то увял. Вдруг стал лечиться от переутомления, хвалил нам сеансы электросна. А однажды под настроение признался:

— Свернул я, братцы, то дело с камнем-то…

— Ничего не удалось?!

— Удалось. Путь его я восстановил, не лыком шит. Пер, как танк, все выше, выше, пока не уперся в… короче, прошел он в двадцатые годы через ближайшего телохранителя… — Михаил Петрович снова запнулся: язык не поворачивался. — Словом… ну, очень высокого вождя… — Я и заглох. Сам. Дальше все равно не пустили бы. И так уже… — он не договорил, потер лоб крупной рукой.

Зная Михаила Петровича с его неистовым стремлением к победе, к справедливости, мы поняли, что он в кровь расшибся об этот проклятый камень, хуже того — переломал себе что-то внутри. Смиряться Дайнеко не умел.

Через месяц-другой Михаил Петрович лег в госпиталь. У него хватило самообладания и мужества очень корректно позвонить нам и попрощаться за несколько дней до смерти…

К чему все оно здесь, пока Пал Палыч спит? Не случайно. В деле по ресторану «Ангара» Знаменского тоже притормозили на полпути. Мягко и ловко, даже бережно, но непреодолимо. Дальше краснел «кирпич», черта, за которой располагались неприкосновенные. И он бесился у запретной черты, повышал голос на Скопина, требуя от того несусветных мер, санкций, вселенского скандала. Скопин терпел. Сочувствовал. Даже слегка отодвинул для Знаменского «кирпич» (уж неведомо с какой натугой), и Знаменский кое-что выскреб оттуда, да ненадолго — прямо-таки упорхнули из рук обратно в свои выси на казенных дачах.