Алексадр Хан-Рязанский - Я связал себе жизнь, суровыми неласковыми нитками…

Нет, все было не так, это нон-фикшн и писать надо все как было. В середине шестидесятых годов прошлого века, страна ещё не полностью оправилась от минувшей войны и были перебои с продовольствием. Нет, продукты были, но без излишеств, повсеместно не хватало сладостей, сахара, шоколадных конфет, тортов и других сладких деликатесов. Полностью разрушенная промышленность страны, с трудом переходила с военных рельсов, на повседневную гражданскую продукцию. После войны всего-то прошло двадцать лет и мы, дети шестидесятых годов, очень мало видели сладостей, страна ещё не могла полностью обеспечить все население необходимыми продуктами. Да и бестолковая политика Никиты Хрущёва, породила настоящий голод в 1964 году. Порой мне приходилось, одиннадцатилетнему мальчишке, стоять в очереди за хлебом по 8-10 часов. Смешно писать, но вафли я увидел в первый раз только в четырнадцатилетнем возрасте, 1967 году, угостила меня этим лакомством моя одноклассница, красивая офицерская дочка Зоя Хохлова. В наших магазинах такого продукта, днём с огнем не отыскать. В один из дней братья Мел-ц приглашают меня в квартиру и шёпотом говорят: шоколад и батончики будешь? Оба-на…нежданчик! Конечно буду, хотя я не знал ещё что это такое! Нагрузили они мне, целую коробку и отправили домой. Ел безобразно двое суток так, что меня понос пробил. До сих пор я не переношу эрзац-шоколад. Фантики и обёртки были раскиданы по всему подъезду. Не знал я дурень, что они два дня назад, ночью обворовали школьный буфет и к ним уже приходила милиция. Генка, как совершеннолетний мог мгновенно загреметь на нары за кражу, а нас, ввиду нашего малолетства, могли ещё простить, в крайнем случае мы могли отделаться штрафом. Нам не было ещё и четырнадцати лет. Вот они и придумали схему, что буфет обворовал я с Витькой, а Генка, как бы был ни при чём! И отказаться я не мог, шоколад, батончики тоже ел, да и дома ещё остались несколько плиток. Пришли за нами утром и всех троих увезли в милицию. Мы в отказ, но обыск все расставил по своим местам. Тогда мы вину стали брать на себя и выгородили Генку. И это удалось, нам влепили по стандартному штрафу в пятнадцать рублей и поставили на учёт в Детской комнате милиции. Это был мне первый урок. К счастью, мать меня скоренько отправила в интернат, и моя дружба с этой армянской семьёй прекратилась, но мне ещё раз пришлось пересечься с этой семьёй, но гораздо позже.

Интернат 1964-1966гг.

Ашхабад к 1965 году уже полностью отстроили, получился уютный, весь в зелени, красивый город в центре Туркмении. Столица республики. Русских здесь проживало порядочно, почти половина. Цивилизация, асфальт, общественный транспорт, троллейбусы, свой зоопарк, несколько приличных парков. Иду в пятый класс, класс многонациональный, девушек больше, некоторые девчата уже с умопомрачительными выпуклостями на всех подобающих местах. Спорт-интернат располагался на улице Гражданской 1, в районе Третьего парка, в простонародье на Хитровке, в опасном бандитском районе. Рядом взрослая колония, большой нефтеперерабатывающий завод Ашнефтемаш, Каракумский канал, через широкий пешеходный мост находился красавец-вокзал. По тем временам наш интернат считался элитным, и туда так просто было не попасть. Проверив физические данные, меня зачислили в пятый класс.

Ещё в школе, в Казанджике, я был неравнодушен к нашей соседке Верочке Лялиной. Красивая, натуральная блондинка, но, как и следовало ожидать, на меня ноль внимания. В то время благосклонность девочки надо было ещё заслужить. Или каким-то героическим поступком или хорошим поведением. А у меня, как у Мюнхгаузена, не получалось, делать героические поступки по дням и часам. Наоборот она меня почему-то люто возненавидела и все из-за её старшей сестры, которая встречалась с взрослым парнем с соседней улицы, ей уже было 15 лет, и вела она себя не совсем целомудренно. Я как-то случайно увидел на чердаке её и Генку Мигунова голыми, где они занимались всем известным делом и не сдержался, похвалил её сиськи… Был бит её парнем и в отместку рассказал дворовым пацанам, какие у неё классные парные выпуклости. Уезжал в Ашхабад с большой неохотой, прощай моя дорогая белобрысая девочка. Верочка Лялина была моя первая любовь. Такие отношения всегда, рано или поздно, заканчиваются, а вместе с ними заканчивается и наше детство.

Интернат был не простой, не знаю каким образом, но моей матери без особых усилий, удалось меня туда пристроить. После войны, к матерям одиночкам власть относилась более благосклонно. Также это касалось и людей, потерявших огромное количество своих родственников и переживших прошедшую страшную войну. Например, если при массовой драке, когда толпа туркменов нас обступала и начиналась потасовка, меня просили отойти в сторону, мотивируя это тем, что у меня нет отца. Послевоенное время наложило какой-то отпечаток на характер людей, все относились друг другу как-то по-человечески, теплее и без злобы. У многих тогда не было отцов. Я конечно не пасовал и всегда смело врубался в драку. Режим в интернате был драконовский. Общага обнесена высоким забором, на входе всегда дежурила вредная баба-яга. Утром пробежка два километра, потом учёба, после обеда тихий час, в четыре часа кросс на стадион и занятия по видам спорта. Меня вначале посадили на велосипед по нечётным дням, а в чётные дни недели определили в секцию волейбола, но потом я с разрешения завуча перешёл на настольный теннис. В интернате тренировалась сборная Туркмении по этому виду спорта. И меня приняли. Вечером, после ужина, о чудо – я впервые увидел большой черно-белый телевизор «Изумруд». Домой, нас отпускали только в пятницу после занятий, кто иногородний тех почти не отпускали, но я убегал и забившись на третью полку в поезде «Ташкент-Красноводск» ехал всю ночь 290 км до Казанджика. Если в пятницу уроков и тренировок было мало, то, не дожидаясь пассажирского, а он был единственным за сутки, я прыгал в товарняк и на тормозной площадке ехал несколько часов. Увидеть Верочку Лялину, ох, как хотелось! В ночь на понедельник опять на поезд и в Ашхабад. Так я ездил два года.