Алексадр Хан-Рязанский - Я связал себе жизнь, суровыми неласковыми нитками…

Утром он дождался в соседнем через дорогу скверике, когда тётя Шура вышла из подъезда и направилась на работу, скрытно проводил её до места работы и вечером встретил с работы. Потратил он на это целый день. Тётя Шура работала в местном архиве и каждый день, кроме выходных, в 8 часов утра она выходила из подъезда своего дома. В архив она приходила в половине девятого, там находилась до полудня, потом обедала в столовой, которая находилась в двух шагах от городского архива. Итого у него было на тщательный шмон в квартире, где-то семь часов. Замётано, после очередной поездки, он этим делом плотно займётся, а сейчас спать. Но последующие события несколько отодвинули его план на неопределённое время.

Так как все дальнейшие события, в какой-то мере, имеют автобиографическую направленность, я буду их освещать от первого лица. Здесь чуть отступим от нашего повествования, вернёмся на семнадцать лет назад и выясним, кто же такой этот Сашка Ярцев, со странным погонялом «Дикий».

Детство. 1960-1967 гг.

Хм!.. А у меня оно было не менее драматичным, чем вся дальнейшая жизнь! Я ненавидел своё детство, мне хотелось побыстрей подрасти, стать взрослым чтобы самому выбирать, кем я хочу стать в жизни, с кем жить и как дальше существовать. Помню себя только с шестилетнего возраста, все, что было до этого, отпечаталось в памяти тускло и малыми дозами. После Ашхабада, по рассказам моей матери, родился я в 1953 году, в чём я теперь сильно сомневаюсь, моя беспокойная мать, склонная к частой перемене мест, редко позволяла мне полностью прижиться в том или ином месте. В начале 1960 года мы оказались в Белой Речке Краснодарского края, мать там работала на табачной фабрике. Как-то был в гостях у нас знакомый майор-танкист, который безуспешно пытался ухаживать за моей матерью, он рассказал про один туркменский городишко до отказа набитый воинскими частями, там вольнонаёмным платят не плохую зарплату и мать моя загорелась.

И вот, два часа ночи, мы сходим с поезда «Ташкент-Красноводск» на каком-то захолустном полустанке. Темень – глаза выколи! Как из А. Блока: «Ночь, аптека одинокий фонарь, бессмысленный тусклый свет…». Но ни аптеки, ни вокзала, да вообще, ни одной живой души вокруг не наблюдалось. Куда приехали, зачем приехали – мне, шестилетнему мальчишке было невдомёк. Жара под тридцать и это ночью! Август на дворе. Остатки ночи удачно перекантовались под открытым небом, на каком-то жёстком топчане, который нам любезно предоставил сторож привокзального ПЧ, высокий бородатый старик-туркмен. Поставил кумган (чайник) на костёр, вскипятил чай, достал туркменские, черные, из муки, наверно неизвестно какого сорта, твёрдые лепёшки, зубодробительный местный сахар – набат и полный ляган (большая, расписанная местными умельцами тарелка) с виноградом.

Город Казанджик (сейчас Берекет) – Богом забытый край. Никогда не забуду этот непростой, с крайне суровым климатом, городишко. Летом жара 45-48 градусов, зимой до -15 с убийственным ветром, воду подают в уличные краны по часам, в домах водопровода, туалета, отопления нет и в помине, общественный транспорт в принципе отсутствует, большинство домов глинобитные из необожжённого саманного кирпича-сырца. Центр города всего одна улица, а вокруг по номерам, ютились три аула. Цивилизации ноль. Газа нет, воды нет, канализации нет, пять убогих магазинов и один ресторан, одна школа русская и две туркменские. Детсадов здесь никогда не было. Туркмены не признают эти заведения. А вокруг города, расположился крупный военный гарнизон, где я с моими новоявленными друзьями дни напролёт проводил все летние каникулы. Русских в городе мало и везде незнакомый язык. Это меня не смущало и через два года, я уже бегло разъяснялся с туркменскими мальчишками на их родном языке. Конечно, все знакомства происходили не всегда гладко, приходилось кулаками доказывать свою независимость в этом мире. Это потом появились, черные как смоль друзья, Мауджа, Нуры, Бекен, Аман. Мне всегда давались языки очень легко. Впоследствии, когда мы переехали в Узбекистан, я и там умудрился выучить узбекский язык. Конечно, грамматику я не мог знать, но разговорную речь осилил сполна.

Также рядом был казах-аул, где проживали преимущественно одни казахи и с ними я стал объясняться на их языке, но злые были казачата, всегда приходилось с ними драться до крови. Жили мы с матерью бедновато, но все необходимое у нас было. Обстановка минимальная, весь наш скарб умещался в двух чемоданах и нескольких узлах. Постепенно в квартире появлялась и мебель, и постельные принадлежности, и даже радиоприёмник «Харьков», но перед очередным переездом мать распродавала все не носимое имущество, шифоньер довоенных времён, радиоприёмник, лишние кастрюли, матрацы, подушки, кровати и вперёд – к новой жизни, которая начиналась точно так же и по такому же сценарию, мать искала работу, я прозябал на улице, и, когда мы мало-мальски обживались, опять, узлы, поезда, вокзалы. В Казанджике матери пришлось устроиться в ПЧ на железку путеобходчиком и целыми днями она пропадала на работе. Дали нам ведомственную квартиру в железнодорожных домах, рядом оказалась вновь отстроенная русская школа. Никакой промышленности в этом городе и близко не было. Город по сути своей оказался крупным перевалочным железнодорожным узлом и кроме огромного ДЕПО и военного гарнизона, больше ничего интересного в этом городишке не наблюдалось.