Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Вскоре я уже мог вставать. Настало время скрепить наш союз церковными узами, и я сообщил Клер о своем намерении написать ее родителям. Она была удивлена и даже рассердилась.

— Однако, положение в каком мы с вами находимся, дорогая, кажется мне двусмысленным, — сказал я. — Ваша самоотверженность ставит вас под удар, противореча обычаям. Возблагодарим Бога, что мы в маленьком селенье, где никто нас не знает и где нет людей, чьим мнением мы дорожим. Но ваши родители вправе счесть меня гнусным соблазнителем, если я помедлю еще хоть миг и не попрошу вашей руки.

— Я совершеннолетняя, — отвечала она, — и, стало быть, свободна располагать собой по своему усмотрению.

— Но приличия…

— Достаточно будет известить их о моем замужестве. Они не будут чинить нам препятствий, я уверена.

— Можно подумать, что вы не ладите с ними?

— Да, признаться, иногда мы расходились во мнениях.

Неделикатность претит мне, и я не стал ни на чем настаивать, однако вновь ощутил, как зыбка и ненадежна почва под ногами. Тем не менее я надеялся, что семейная жизнь, исполненная взаимной любви и нежности, сблизит нас и когда-нибудь Клер доверится мне. В полном согласии мы обсудили нашу скромную свадьбу, но мне стоило немалого труда уговорить Клер поселиться в нашем родовом замке, с которым я связал себя навек принесенной в юности клятвой. Она поняла, что жизнь моя превратится в неизбывные угрызения совести из-за нарушенной клятвы, и сдалась на мои уговоры. Не то чтобы я убедил ее — нет, она просто устала сопротивляться. С этого мига что-то неуловимо переменилось в ней. Дав свое согласие, она сделалась так молчалива и покорна, что однажды я отважился спросить ее:

— Мне показалось, — начал я, — что замок мучает вас печальными воспоминаниями. Ничего не стоит перестроить его. Скажите, каких изменений вы желали бы?

Она заверила меня, что никаких перемен не хочет, что никаких печальных воспоминаний у нее нет. Как все девушки, она жила мечтами и фантазиями и, по природе склонная к меланхолии, часто мечтала о смерти, однако время это прошло, со мной она будет счастлива и спокойна. Но она так побледнела, говоря мне эти успокаивающие слова, что даже самый непрозорливый наблюдатель понял бы: говорит она не всю правду. Я и сам, выздоравливая, начинал размышлять о том, о чем поначалу запретил себе думать, и, оставаясь один, подчас приоткрывал дверь в прошлое, словно в комнату, где лежал покойник. Каждый раз, возвращаясь в заклятое прошлое, я чувствовал с необычайным волнением, что Клер — живая загадка. Больше того — horresco referens [5] Трепещу, рассказывая об этом (лат.) . ! — мне приходило в голову, что чистейшее это создание, не подозревая о том, таит в себе смертельный яд, и его воздействие я начинал ощущать на себе. Я старался быть как можно веселее, уводил свою любимую на прогулки по отрадным для взора окрестностям, развлекал рассказами об Англии. Англия, казалось, заинтересовала Клер. Однажды вечером она даже воскликнула:

— Там мы и должны поселиться. Там я чувствовала бы себя в безопасности.

— А здесь какая опасность, душа моя?

Она склонила головку мне на плечо и ничего не ответила. Приближался день нашей свадьбы, и мы переселились в Мюзийяк. Нотариус, когда я сообщил ему о наших намерениях, захотел принять нас у себя, взяв под своеобразное покровительство ту, что через несколько дней станет моей женой. Мне хотелось поскорее справиться с очередным испытанием. Как жители селения воспримут такую новость? Как отнесутся к будущей графине Мюзийяк? Да будут благословенны наши бретонцы! Сколько в них оказалось истинного благородства! Мэтр Меньян помог мне очень дешево купить тильбюри, и теперь я мог сколько угодно ездить в этом экипаже из замка в город. Переделки, задуманные мной на первом этаже замка, были закончены, все было готово для свадьбы. Считая по пальцам дни, которые нам осталось Ждать, я видел, что Клер прикрывает глаза, но не знал, от счастья или от страха. Мои ласки она принимала то со страстным самозабвением, то сдержанно и отстраненно. Я никак не мог понять, во благо я действую или во зло.

Накануне нашей свадьбы я обошел замок сверху донизу. Без всякой причины мною овладел страх. Я чувствовал, что должен осмотреть все внимательнейшим образом, в особенности склеп, куда я до тех пор так и не спускался. Ноги мои подкашивались от страха, когда я приблизился к замшелым ступеням. Повернув алтарный камень и держа в вытянутой руке свечу, я тщетно пытался рассеять тьму, в которой покоились мои предки. Свеча потрескивала, грозя погаснуть в затхлом тяжелом воздухе. Лестница уводила все глубже в темноту, и я спускался в нее, зажав в руке умирающую свечу, с бьющимся сердцем, взволнованный пугающей тишиной могильного покоя. Вскоре я стоял уже на каменном полу, с трепетом взирая на ниши, где, дожидаясь воскресения, покоились мои предки. Я поставил свечу на пол и обратился к моим усопшим с той немой горячей молитвой, с которой смятенная душа предает себя без остатка Божественному милосердию. Житейские волнения не переступали порог этого убежища. Буря людского безумия стихла у его подножия, но, затихая, сокрушила его. А я, странник моря житейского, вернулся наконец к отчему берегу, но вернулся не в венке из цветов, как греческий корабельщик после счастливого плавания, — меня пригнала к этой спасительной гавани, где я мечтал обрести приют, та же буря, я вернулся усталым, исстрадавшимся, постаревшим, измученным. Я не сдерживал жгучих слез, а когда очнулся от своих нерадостных мыслей, свеча моя почти догорела, и с огарком в руке я покинул эту обитель скорби. Поднимаясь по ступеням вверх, я заметил на осклизлых камнях человеческие следы и пятна воска. Потрясенный, я приостановился. Но тут же вспомнил, что барон Эрбо обмолвился, будто бы однажды все-таки спускался в подземелье.