Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Но она замолкала, закрывала глаза и, не выпуская моей руки, погружалась в забытье, которое длилось часами. От лекарств ей не сделалось лучше. Обеспокоенный, я предложил написать ее родителям, чье молчание мне казалось по меньшей мере странным: они не соизволили даже приехать на свадьбу своей дочери, хотя я отправил им весьма учтивое письмо. Мое предложение так разволновало и огорчило Клер, что, боясь нового нервического припадка, я более к нему не возвращался.

Наступила ночь, я улегся в постель, не переставая прислушиваться к малейшему шороху в соседней комнате. Невольно я стал перебирать в памяти ту причудливую цепь необычайных событий, которые вот уже три месяца не давали мне покоя. И вдруг мне стало совершенно очевидно, что именно они и были причиной болезни Клер. Откуда еще взяться той изнурительной тревоге, что день за днем подтачивает ее силы? Откуда страх перед одиночеством? дрожь при тишайшем скрипе половицы? Взор, устремленный с таким невыразимым ужасом на мебель и стены, словно она очнулась в чужом, незнакомом доме? Я должен посмотреть правде в лицо: моя жена умирает от страха. С того мига, как рука об руку со мной она вошла в замок, ее не оставляет смертельный ужас. И если я вгляжусь поглубже в самого себя, то мне придется признать, что тот же ужас владеет и мной. Он пробегает по мне электрическим током, у меня покрываются холодным потом виски и увлажняются ладони. Он охватывает меня в самые непредсказуемые минуты, но неминуемо подстерегает возле дверей гостиной или в глубине парка, когда я отваживаюсь отправиться туда. Ту же неизъяснимую власть имеет надо мной звон колокола. Признаться ли во всем до конца? Я не могу жить в том самом замке, что на протяжении стольких лет был для меня единственным источником жизни. Мне то и дело чудятся шаги позади меня, кто-то поджидает меня за дверью, которую я собираюсь открыть. Кто? Увы! Есть ли имена у фантазий расстроенного воображения? Может, и мне стоило обратиться к врачу?» Я притворялся из последних сил. Старался казаться веселым и беззаботным. Но легко догадаться, что обмануть я мог кого угодно, только не Клер. Наши страхи питали друг друга; нас, словно два раскаленных угля, сжигало одно и то же пламя.

Осень опалила деревья. Сорванные ветром желтые листья долго кружили над тростником, прежде чем хрупкими челноками поплыть по воде и через несколько мгновений утонуть. Клер таяла на глазах. Я пригласил другого врача. Врач говорил со мной уклончиво, ободрял, винил осенние туманы, советовал увезти больную в горы. Он ушел, и я остался с чувством отчаяния и безнадежности. Мало-помалу мной овладели усталость и апатия. Мы жили в глухом уединении, словно лесные звери. Даже нотариус — и тот перестал нас навещать. После Мерлена, Ле-Дерфа, семейства Эрбо мы в свой черед стали пленниками замка. Ночь втекала черными волнами в коридоры, перед сном я удостоверялся в надежности засовов и задвижек, потом садился у изголовья Клер, и мы вслушивались, ждали… мы не могли сдвинуться с места, не могли уснуть. Мутная заря обозначала бледными квадратами окна, и нас, обессиленных, заволакивал сон. Мы уже не принадлежали жизни. Я знал, что моя жена обречена. Знал, что сочтены и мои дни. Мы должны были заплатить жизнью за то, что заглянули в тайны, запретные для простых смертных. Уже и сейчас в глазах моей возлюбленной светилось что-то неземное. Она отказывалась от пищи. Золотое кольцо, залог нашего союза, спадало с ее исхудалого пальца, и сухой кашель тревожил ее все чаще и чаще, свидетельствуя о том, как далеко зашла болезнь. Со слезами на глазах я послал за нашим деревенским кюре. Мне трудно описать скорбное величие службы, она потрясла меня до глубины души. Забившись в уголок спальни, едва удерживаясь от рыданий, слушал я святые литании, дарящие прощение и примиряющие страждущую душу с ее Творцом. Кюре, благословив нас, словно бы высвободил наши сердца из злокозненных пут, что сжимали их и душили. Он долго молился за нас, а уходя, взял меня под руку и тихо сказал:

— Она много страдала, сын мой. Теперь она обрела покой. Будьте мужественны, преисполнитесь веры и не пытайтесь понять пути, каким ведет нас Божественное провидение.

Я вернулся в спальню. Клер дремала. Она и впрямь успокоилась, дышала ровно. Обманчивое затишье перед надвигающейся бурей. Так оно и было: когда сумерки превратили облетевшие деревья в черные призраки, когда ночь прижала свое мрачное лицо к оконным стеклам, Клер впала в забытье. Я зажег свечи и бодрствовал подле нее, спрашивая себя, что же это за страдания и почему она так упорно таила от меня все то, в чем исповедалась священнику? Клер вдруг болезненно застонала, приоткрыла глаза, и я увидел, как в них мелькнул испуг.