Буало-Нарсежак: Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

— В нашей профессии пенсия вдовам не положена. А я ведь вечно в разъездах, в любую погоду… Попасть в аварию проще простого… И что же тогда будет с тобой? Сбережений у нас никаких… Градер предложил мне один вариантик… Взнос не так уж велик, а преимущества весьма ощутимы… Если вдруг меня не станет… Черт побери! Никто ведь не знает часа своей смерти… Но ты могла бы тогда получить два миллиона.

Вот это да! Какое доказательство любви! Мирей была буквально потрясена… «Какой же ты милый, Фернан!»

Оставалось самое трудное — добиться, чтобы Мирей подписала такую же страховку в пользу него, Фернана. Но как заговорить на столь деликатную тему?

И вдруг неделю спустя бедняжка Мирей сама предложила ему:

— Дорогой! Я тоже хочу застраховаться… Ты сам сказал, что никто не знает, когда его настигнет смерть… А вдруг ты останешься один, без прислуги, без единой родной души!

Он вознегодовал, но ровно настолько, насколько это было нужно. И она подписала страховой полис. Это произошло чуть более двух лет тому назад.

Два года! Срок, в течение которого страховые компании не выплачивают страховку в случае самоубийства клиента. Люсьена ни в чем не полагалась на случай. Кто может знать, к какому выводу придут следователи? Значит, надо сделать так, чтобы у страховщиков не возникло ни малейшего сомнения.

Все до последней мелочи продумано и взвешено. Два года — это достаточный срок для того, чтобы предусмотреть буквально все, взвесить все «за» и «против». И действительно, бояться абсолютно нечего.

Десять часов!

Равинель встал со стула и подошел к Люсьене, стоявшей у окна. Улица была пустынна, мостовая блестела от дождя. Он взял свою любовницу под руку.

— Никак не могу успокоиться. Нервы на пределе. Когда подумаю, что…

— А ты не думай об этом.

Так они и стояли рядом, не двигаясь, ощущая тягостную тишину в доме и слыша лишь лихорадочное тиканье будильника. Иллюминаторы «Смолена» колыхались, словно маленькие луны, становясь все более тусклыми. Туман еще больше сгущался, и музыка, доносившаяся с судна, становилась все глуше, скорее напоминая отдаленные звонки телефона. Равинель уже не осознавал, жив он или нет. Когда-то в раннем детстве он именно так представлял себе чистилище: долгое-долгое ожидание и туман, окутывающий все вокруг. Долгое томительное ожидание. Он закрывал глаза, и ему чудилось, что он куда-то падает. Голова кружилась, он испытывал ужас, и все-таки это было приятно. Мать трясла его: «Что с тобой, дурачок?» «Ничего, я просто играю».

Потом он открывал глаза и медленно возвращался к реальности. Он чувствовал за собой какую-то вину. Позднее, на первом причастии, когда аббат Жуссом спросил его: «Нет ли у тебя дурных мыслей? Не осквернил ли ты чем-либо свою непорочность?..» — он сразу же вспомнил эту игру с туманом. Да, в этом было нечто порочное, богопротивное. Однако он никогда не переставал играть в эту игру и даже усовершенствовал ее… У Равинеля возникало чувство, что он стал невидимкой и рассеивается подобно облаку. Так было, например, на похоронах отца… В тот день стоял такой туман, что катафалк казался кораблем, который то погружается на дно, то всплывает на поверхность. Это был какой-то другой мир… Ни грустный, ни веселый… Просто великое умиротворение… Переход за запретную черту.

— Двадцать минут одиннадцатого.

— Что?

Равинель вновь увидел себя в этой плохо освещенной и бедно обставленной комнате, рядом с женщиной в черном пальто, которая вынимала из кармана какой-то пузырек. Люсьена! Мирей! Он глубоко вздохнул и возвратился в реальную жизнь.

— Ну хватит, Фернан! Возьми наконец себя в руки! Давай-ка открой графин.

Она говорит с ним как с ребенком. Именно за это он и любит ее — доктора Люсьену Могар. Какая шальная и неуместная мысль. Доктор Могар — его любовница! Иногда это кажется ему просто невероятным, почти чудовищным. Люсьена вылила содержимое пузырька в графин, поболтала его, чтобы все перемешалось.

— На, понюхай сам. Никакого запаха.

Равинель понюхал. Действительно никакого запаха. Тогда он спросил:

— Ты уверена, что доза не слишком велика?

Люсьена пожала плечами.

— За это я не ручаюсь, если она выпьет весь графин. Думаю, она удовлетворится одним-двумя стаканами. Я знаю, как это действует!.. Можешь мне поверить: она тут же заснет.

— А… при вскрытии не будет никаких следов?..

— Мой бедный Фернан, это ведь не яд, а простое снотворное, которое сразу же усваивается… Ну давай, садись за стол.