Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Выпить охота! — произнес Геннадий мечтательно. — И лучше бы водки.

Ему хотелось напоить душу таким же огнем, каким было объято в эту минуту его лицо. Он впустил в себя красивую мысль о том, что заходил в подъезд Марии Анисимовой одним человеком, а вышел совсем другим — заново родившимся, подобно Ивану-дураку из сказки «Конек-Горбунок», вылезшему из кипящего котла омолодившимся, распрекрасным царевичем. Был раньше городским жителем, интеллигентным петербуржцем, стал сгустком неведомых сил и энергий…

— Поехали, поищем магазин, — понимающе откликнулся Павел Остроухов.

Геннадий поймал себя на мысли, что остроуховская «девятка» стала для него настоящей машиной времени. С помощью этой тачки он удачно переместился в прошлое, разгадал тайну своего деда и теперь вот вернулся «назад, в будущее» — почти как герой одноименного американского фильма.

— Я вот чего подумал, — обратился вдруг к нему рыжий спутник, — тут несколько поездов ночных на Волгоград идет. Тебе на поезде удобнее всего будет доехать до города. Еще и выспаться успеешь.

— Хорошая мысль. Но сначала водки!

В одном из ночных ларьков они купили мерзлый пол-литровый пузырь с подозрительной этикеткой. Каурову захотелось лихо выпить водяры из горла. Раньше в жизни он никогда не совершал подобных поступков. Горькая, резкая, разумеется, паленая сивуха обожгла гортань. Превозмогая отвращение, Геннадий опять приложился к бутылке. Водка стекала у него по губам. А из горла наружу уже рвался кашель.

Чтобы заглушить неприятные звуки, Остроухов включил магнитолу. В уши Каурову полилась уже знакомая тарабарщина: «Тепло от огня старых ветреных мельниц любви у меня в груди. Один пробираюсь ночным теплым небом судьбы всем мечтам назло…».

Но теперь эти слова уже не казались бессмыслицей. Наслаиваясь на водочный кайф, они вдруг превратились в настоящее откровение. «А ведь мы с Марией Анисимовой и вправду родственнички, — подумал Кауров. — У нас у обоих сидит в груди это „тепло от огня старых ветреных мельниц любви“ — дедовой любви» (внутри у Геннадия и впрямь было тепло от выпитой водки).

Припев песни оказался не менее символичным: «А за стеклом такая белая беглая луна, белая беглая луна…»

Луна, точно, была на небе, впереди над лобовым стеклом. Полная, круглая, как блин. Отчего она беглая? Да оттого, что сколько раз освещала путь вот таким же гонимым судьбой отчаянным беглецам, как его дед. Бежала вместе с ними по небу, была единственным верным другом в ночной степи. К ней они устремляли взор, полный надежды. А теперь, спустя много лет, он, кровный наследник одного из таких беглецов, вернулся в эти места и также бежит вместе с луной, будто отдавая неведомый долг, доканчивая дело, начатое беглым предком. «Вот он я, — захотелось закричать Геннадию неизвестным врагам во все ошпаренное водкой горло, — били, убивали, выжигали наше семя, а оно все равно проросло! Был Лазарь Черный, теперь я вместо него! Хрен вам истребить нашу породу».

Песня тем временем продолжалась. Неизвестный певец на кассете удивительным образом в нужный момент смог материализовать, переплавить в слова самые главные мысли и образы, пузырившиеся в хмельной голове:

«Вокзал электрический вырвал мне сердце, которым я так любил. Копил по весенним лучам это нежное море смертям назло…». И эти слова тоже били в десятку. Каурову вспомнилась сцена прощания деда и Дарьюшки в далеком 1954 году. Она больше всего поразила его в рассказе Марии Анисимовой…

— Вокзал! — голос Павла заставил Геннадия вернуться в реальный мир. А может, наоборот, окончательно из него выйти.

Они остановились у непрезентабельного одноэтажного здания старой постройки. «Вот тут все и было, — подумал Геннадий. — Тут дед с Дарьюшкой виделись в последний раз».

Он вышел из машины, но не спешил заходить внутрь вокзала, оглядывая его здание снаружи. Пожалел, что у него нет фотоаппарата. «Вокзал для двоих», — всплыло вдруг в мозгу название фильма. «Дедушка, я пришел сюда по твоему следу. Меня привел сюда голос крови», — мысленно произнес Геннадий и взялся за массивную деревянную ручку вокзальной двери. Перед тем как потянуть ее на себя, он погладил ручку, которой много лет назад могли касаться пальцы его деда. Посмотрел на стертые каменные ступени под ногами, хранившие отпечатки дедовых сапог и Дарьюшкиных туфель.

— Белая беглая луна, — произнес шепотом Кауров. На секунду закрыл глаза, силясь представить, как два этих человека когда-то входили на вокзал. Но не сумел — его пьяная голова сразу же закружилась. Геннадий, вцепившийся в ручку, качнулся назад, и дверь отворилась.