Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Да-да, — настаивал тот. — Совершить такое — все равно что под танк броситься или на амбразуру, как Александр Матросов. Когда дед пидарасов этих ехал убивать, он ведь на смерть ехал. Его же тут каждая собака знала… Опознали бы в два счета и к стенке! Дед за свою и Дарьюшкину поруганную честь мстил — а это, скажу я тебе, потрудней, чем на амбразуру. Подозреваю, он и потом, до самой старости не смирился. Было у нас убийство одно, так и не раскрытое. Кто-то грохнул насильника, которого папаша-прокурор от тюрьмы спас. А теперь я подумал, уж не дед ли мой это сделал — уж больно почерк похож. За такие подвиги орденов не дают. Но зато о них легенды слагают и из поколения в поколение потом детям и внукам рассказывают. И я сыну своему обязательно расскажу.

— У тебя сын есть?

— А то. Васька! Наследник. Два года ему, — Кауров задумался, вспомнив осенний разговор с отцом, и добавил: — Не прервется ниточка.

Он еще что-то говорил про дедушкин героизм, размахивал руками, расплескивал водку, а потом вдруг на полуслове почувствовал себя дурно.

— На воздух мне надо, — забормотали его губы, а руки задергали дверную ручку. В горле начались спазмы. Когда валился из машины на снег, его начало рвать.

— Морду вытри снегом — уделался весь! — выругался Остроухов.

Геннадий судорожно хватал снег пятерней, пытался размазывать его по лицу. Но каждое движение было болезненным, и Геннадий затих. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Ему нужно было отойти, отлежаться, отмерзнуть как следует.

Кауров не помнил, сколько так провалялся. Время, казалось, застыло. И было так хорошо лежать на снегу. Но этот блаженный покой был нарушен Павлом Остроуховым.

— Вставай, — тормошил он Геннадия. — Поезд через 15 минут.

— Какой поезд? — не понял Кауров. Он попробовал отбрыкнуться. Но Павел перевернул его на спину и несколько раз хлестнул ладонью по щекам.

— Ты у меня встанешь, сука!

Удары были похожи на ожоги. Они подействовали отрезвляюще. Кауров замычал и попытался подняться. Но ноги и руки почти не слушались. Тогда Павел подхватил и перебросил на себя пьяное тело. Геннадий пытался помогать Остроухову. Сучил ногами по снегу, изображая шаги. В обнимку они двинулись к вокзалу.

На перроне Павел посадил его на скамейку. Кауров уронил голову на грудь. Еле-еле заворочались в голове мысли, а перед глазами поплыли туманные слабые образы. Вот Лазарь Черный и Дарьюшка идут мимо него по этому самому перрону. У них молодые лица, точь-в-точь как на разорванной пополам фотографии. «А ведь это я их воскресил, — догадался Геннадий. — Я шел по следу Лазаря. Заново проживал его неизвестную жизнь. С каждым шагом тайна приоткрывалась, дедушка становился живее. И вот теперь он снова идет по перрону. Вместе с Дарьюшкой. И все благодаря мне».

Раздались два коротких гудка, появился поезд. Лазарь побежал к своему вагону, на бегу обернулся, посмотрел на него…

И в этот момент Геннадий снова увидел перед собой лицо Остроухова. Тот тормошил его за плечи.

— Эй, дурень, твой поезд пришел.

— Да, спасибо, — к Каурову вернулась речь. Но ему было невыносимо грустно от того, что едва воскресший дедушка снова исчез…

На счастье, один из купейных вагонов остановился прямо напротив них. В нем отыскалось для Геннадия свободное место. Проводница проверила билет и вернулась в служебное купе. Кауров и Остроухов прощались в тамбуре.

— Ты прости меня, — бормотал Геннадий заплетающимся языком. — Потерял концентрацию. Редко так напиваюсь. Но сегодня дунул. Дундук. Паша, я так по жене соскучился. Видел бы ты ее! У меня жена красивая обалденно. А я, дундук, изменил ей с француженкой. Катрин ее зовут. До того сладко с ней трахаться было… Нет, ты все-таки возьми деньги!

Геннадий снова извлек наружу две зеленые купюры и принялся совать их рыжему. Но тот грубо оттолкнул его руку:

— Да не нужны мне твои деньги поганые! На лекарства себе оставь.

— Какие лекарства? Что-то я, Паша, тебя не пойму.

— Меня не Пашей зовут.

Геннадий уставился удивленно на собеседника, силясь понять смысл услышанного. Лицо рыжего вдруг сделалось плохо узнаваемым. Его губы скривились, глаза излучали ненависть и презрение.

— Что, удивлен, дундук? — спросил он Каурова.

— Чего это с тобой? — недоумевал Геннадий.

— А то, что зовут меня не Пашей, а Сашей. И фамилия моя не Остроухов.

— А как?

— Фамилия моя Рогачев, — глаза рыжего сверкнули торжествующим огнем, и Геннадий понял, почему лицо водителя «девятки» в первый же момент показалось ему таким знакомым. Но не успел толком ни удивиться, ни испугаться.