Виктор Акулов - Чужакам тут не место!

Доктор засыпал вопросами. Когда заболел? Как? Какие планы на жизнь? Я попался в лапы надежды на лечение и даже на свободу. Я был моложе – наивнее.

– А зачем приехал сюда? – продолжал доктор. – В России не лечат?

– Лечат.

– Может быть, тебе лучше улететь обратно на родину?

На этом разговор закончился. И я уже думал о возвращении. Нет. Домой возврата нет. Я осколок и там. Но это другая история… Отчасти поэтому оказался здесь. Мечта начать жизнь с чистого листа. И на первых страницах – клякса Колнбрук.

Мне оставалось шататься без дела. Иван Денисович Солженицына тут посмеется. Мне бы, мол, так. Но что поделаешь – всему свое время. Впрочем, иногда я шевелил руками. Тюремное хобби – кружок рукоделий. Взрывчатку, конечно, не изготовишь. Зато рисуй и лепи из керамической глины. В детстве я увлекался пластилином. Помню разбросанный, прилипший, где попало в доме пластилин. Моя мама ругалась и смеялась. Еще была живой. Качество ее друзей определял просто. Умеешь лепить – хороший человек. Не умеешь – научим.

Комната рукоделий: столы, краски, картины, мешки с глиной. Обычная мастерская. На первый взгляд – кругом будто бардак. Но это бардак творческий. Со временем привыкаешь, понимаешь, что для каждой вещи свое место. Тут дежурила только одна бессменная надзирательница. Впрочем, учитывая ее доброту и отзывчивость – воспитательница. Она одевалась по форме, как все тюремщики, но вдобавок – всегда покрытая голова черным платком. Под присмотром мусульманской воспитательницы я просиживал штаны, рисуя и лепя.

– Что ты делаешь, Victor? – спрашивала она. – Автомат Калашникова, – я отвечал, не глядя на нее. Некогда.

– О, это, Victor, не разрешается. Это нельзя. – Не бойтесь. Я его покрашу в розовый цвет. – Тогда можно. Давай, Victor, давай.

Она хлопала меня по плечу. Можно подумать: старый знакомый. Больше так никого не подбадривала. Ну а я пока ее не хлопал. Вначале, думал, присмотрюсь. Не то хлопнешь на свою голову…

Африканец рисовал родину в ярких красках. Туда, однако, не торопился. Рисуя, он хвалился, как на лондонской свободе имел одновременно две жены. Ему, говорил, мусульманину, можно.

– И что тут хорошего? – недоумевала воспитательница. – Ты здесь. Они там. Заранее было ясно, что все так закончится.

Она, бывало, высказывалась негативно насчет ислама. Я не вслушивался. Кто знает, может, это даже пронзительные обличительные монологи. Но я был занят. Слепить бы пистолетик. Здесь воспитательница помогла, когда выдала мне запасы глины в комнату. Домашняя, как в школе, работа. Хотя такое по тюремно-санаторному уставу не положено.

– Не волнуйся, Victor, – она хлопала меня по плечу. – Ты освободишься. Вечно держать взаперти не будут. Ты ничего страшного не сделал. На воле найдешь англичанку. Женишься. И таким образом легализуешься.

Теперь моя комната стала похожа на мастерскую. Беспорядочно разложенные листы и глина. Паша ругался. Я тоже повышал голос. Отныне мне, занятому хоть чем-то, по силам долго сидеть в колнбруках. И без бунтарского писка. Так и протянул бы до спидозного апокалипсиса и умер бы бесславно. Чем же я занимался? Не смейтесь, не крутите, бога ради, пальцем у виска, но я, взрослый дядя, заключенный, 26, лепил человечков. Преимущественно – воинов. Их доспехи – из сигаретной фольги. Человечков дарил, как мне казалось, хорошим людям. Надеюсь, что не ошибся и они по-прежнему хорошие.

Но главный замысел моей жизни не получался. Это статуэтка писателя Вячеслава Дёгтева. Я лепил, ломал, снова лепил. Статуэтка, уменьшенная копия, частично выглядела как хотел: рубаха, улыбка, усы, в руке оголенная казачья шашка. Но лицо, самое главное, не было похоже. Хотя я изучал в интернете видеозаписи, как делают глиняные портреты. Хотя со мной всегда фотография писателя. И если обрету дом, то повешу его портрет на стену. Есть причины…

Ночью забывал о неудачах, если погружался в мечты. Придет время – сделаю этому писателю памятник. Возможно, заплачу мастеру. Возможно, собственноручно. Но вначале было бы неплохо освободиться из гостеприимного (без кавычек, без иронии) Колнбрука.

Я попал на тюремную доску почета. Фотографии моих человечков висели на стене рядом с изображением других, на взгляд воспитателей, интересных работ. Да, мои бритоголовые друзья детства улиц разбитых фонарей тут посмеялись бы, держась за животы! Доска. Почет. Витя. Нежданно. Негаданно.

Однажды утром агенты забрали Пашу опять. И он не вернулся. Как бы не перевели в крим. тюрьму. Возможно, толкнул агента. Если не подрался. Мы, нелегалы, тоже люди и тоже с нервами. Спустя неделю Паша позвонил мне из Киева. Все-таки – мои соболезнования! – депортировали. Он рассказал, что агенты держали его руки и ноги. Они вкололи снотворное. Затем… Паша проснулся в самолете над облаками. И эти облака ему не казались бело-праздничными, как другим пассажирам. В Лондоне осталась семья. Теперь я крепче убедился: сопротивление бесполезно. По законам Англии (не хочется писать Велико… уже, знаете ли, не велико) иностранцев поощряется содержать взаперти неограниченное время. Получается, пожизненно. Выходы отсюда – или морг, или самолет. Такое не всем по душе после… лет жизни здешней оседлости. И это без подробностей о беженцах. Они тут тоже ждут чудо. Новость для некоторых европейцев: не все беженцы врут. И это не только мое мнение. Иногда возле тюрьмы митинговали английские защитники нелегалов. На их взгляд, о людях судят не по паспорту. Ибо все люди равны. А земли хватает. Они не только просто-напросто болтали в рупоры и махали плакатами. Более того, скованные друг с другом, ложились под автозаки, когда те выезжали из Колнбрука в аэропорт. В первую очередь заступались за экс-беженцев под тенью депортации. Они правы. Тут, действительно, серьезная проблема. Европа, обещая убежище, протянула руку помощи. И эта рука оказалась миражем гуманизма. Иноземные борцы за свободу теперь в ожидании депортаций. Убежище – губу раскатали. Хотя какие там борцы! «Хотели демократию, как в Европе», – говорят. И они – не что иное, как власовцы тропиков и пустынь, предатели по калькулятору, а также слабоумные недалекого ума без калькулятора из последнего вагона. И мне их не жалко. Пусть сидят, где сидят. И демократический флаг им в руки.