Салов Борисович: - Игры маньяков

— Как ты хочешь, чтобы я отнесся к его предложению?

— Просто выслушай его и сделай все, что в твоих силах. Но сделай вот что: обнадежь его. Торгуйся с ним, но пусть он думает, что ему что-то сходит с рук, что он заключает лучшую сделку, какую только может.

— А что, если он захочет, чтобы я согласился на что-то, что поставит тебя в невыгодное положение? Откуда мне знать?

— Ну, ты не можешь просить больше времени, чтобы все обдумать. Это сделает еще более очевидным, что ты здесь не решаешь окончательно, что кто-то другой ведет переговоры. Это может насторожить эту тварь. Возможно, Манасян и готов подставить свою шею, но он не собирается оставлять ее там достаточно долго, чтобы ты перерезал ему горло. Он будет обращать внимание на каждое слово, каждый нюанс. Он будет искать ловушку.

— Есть ли что-нибудь, чего я не должен делать на этой встрече, чтобы потом не испортить тебе все?

На другом конце провода воцарилось долгое молчание. И снова Сергей терпеливо объяснял Борису план.

— Послушай, Борис, — сказал Никольский. — Для этих парней потом ничего не наступит. Вот оно. Мы используем эту встречу, чтобы покончить с ними.

Борис не мог в это поверить.

— Не имеет значения, что ты обещаешь этому парню, — сказал Никольский. — Что бы ты ему ни пообещал, этого никогда не случится.

Борис взглянул на Раису. Ее глаза были прикованы к нему.

— Так вот оно что, — сказал он. — Вот так.

Прежде чем повесить трубку, Никольский хотел поговорить с Виктором. Смирин передал ему телефон, и они с Раисой вышли во внутренний дворик за коттеджем. Стены импровизированного патио были увиты лозами плюща, а по углам по решеткам полз шиповник. Окно во внутреннем дворике, покрытое декоративным кованым железом, выходило на аллею.

Борис рассказал ей о разговоре, и, когда тот подошел к концу, она ахнула.

— Да, — сказал он. — Меня это тоже потрясло.

Она стояла перед шиповником, который был в полном цвету. День клонился к вечеру, и во внутреннем дворике стало прохладно. К его удивлению, она поникла. Она развела руки и закрыла лицо руками. Крошечные, звездообразные всплески розовых цветов были для нее ослепительным фоном. Почти идеально обрамляло ее затылок решетчатое окно, через которое он мог видеть вдалеке последние лучи солнца на вершинах холмов по ту сторону долины.

— Это уже слишком, — сказала она сквозь пальцы. Он видел, как ее грудь вздымается в поисках воздуха. Он посмотрел на ее макушку, на густые маслянистые волосы, разделенные пробором посередине и зачесанные назад. — Проклятое напряжение, — сказала она, опустила руки и посмотрела на него покрасневшими глазами. — Боря, мне так страшно.

Он подошел к ней и нежно обнял ее. Он почувствовал, как она просто обняла его, редкий момент для Раисы, когда она полностью поддалась уязвимости, которую больше не могла преодолеть. Это было чувство, которое она побеждала снова и снова на протяжении всей своей жизни, завоевание, которое принесло ей репутацию сильной, твердой женщины. Но на этот раз она просто не могла этого сделать.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Я тоже боюсь, в этом нет сомнений. Но мы оба знаем, что я должен это сделать. И я хочу это сделать. Я никогда в жизни не хотел сделать ничего больше, чем я хочу сделать это сейчас.

Когда Манасян вернулся в дом из тени у бассейна, где разговаривал по телефону, он увидел сквозь тонированные стеклянные стены Израильянца. Рубен был в темных очках, потому что смотрел на улицу, и он наблюдал за Манасяном, как за рыбой в аквариуме. Но Манасян опасался, что у Израильянца на уме не только праздное любопытство.

Манасян закрыл за собой дверь, подошел к дивану и плюхнулся на него, оставив на кофейном столике стакан со льдом. На широком телеэкране мерцал фильм, который смотрел Рустам, сидя в кресле, как страстный киноман в наушниках. Рубену не нравился этот чертов телевизор, но он позволял Рустаму смотреть его, потому что это была одна из немногих вещей, которые парень любил делать, помимо чтения порножурналов, под домашнее вино.

— Итак, что происходит? — cпросил Израильянц, когда Манасян взял свой напиток.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты долго говорил по телефону.

— Я не хочу никаких ошибок, — сказал Манасян. — Если мы поверим тому, что Смирин сказал своей жене, то ситуация начнет накаляться. До сих пор все шло гладко. Я хочу, чтобы так и осталось.

Израильянц снял очки и сунул руки в карманы. Он опустил глаза и задумчиво прошелся от одной стены к другой. Карен взглянул на фильм. Он не узнал его. Он посмотрел на шефа. Он должен был признать, что задумчивость Израильянца смущала его.