Салов Борисович: - Игры маньяков

— Не вижу никаких оснований для оптимизма, — сказал Борис. — У него даже свело живот. — Я хочу знать, куда, черт побери, вы клоните.

Спокойное выражение лица Никольского сменилось чем-то более серьезным, он потянулся к столику и взял пульт дистанционного управления. Свет поднялся на длинную фотографию на стене, освещая ее медленно, неуловимо. Картина была потрясающей.

Обнаженная женщина лежала на правом боку на угольно-черном фоне и смотрела прямо в камеру печальным, пронизывающим взглядом. Ее волосы, более темные, чем фон, спадали на левое плечо и останавливались над левой грудью. Ее левая рука лениво лежала на тонкой линии талии, бедра и бедра, в то время как она опиралась на локоть правой руки. В поднятой вверх правой руке, которая находилась на равном расстоянии от груди и темной дельты между бедер, она держала крошечную, съежившуюся, черную как смоль обезьянку, такую невероятно маленькую, что она была полностью заключена в ее ладони. Это странное, испуганное маленькое существо смотрело в камеру широко раскрытыми глазами, как будто видело самое удивительное, что когда-либо могла видеть обезьяна. Ее шелковистый эбонитовый хвост отчаянно обвился вокруг бледного запястья женщины, ее маленькие руки были сжаты в молитвенной заботе.

— Она, — сказал Сергей, — сестра испанского чиновника в деле Рубена номер три, вдова человека, которого подожгли на подъездной дорожке к дому.

— Ничего себе! — Борис уставился на женщину. — Когда это было снято?

— Через две недели после похорон мужа.

— Что?

— Ее идея. Каждая деталь.

— Почему?

Никольский смотрел на картину, изучая ее, как будто она была для него бесконечно притягательной, как будто он мог обратить на нее внимание в любое время и найти ее провокационной и вызывающей непреходящее любопытство.

— Часто, — сказал он, — у женщин необъяснимо, как они выражают свое горе насильственной смертью того, кого любили. Я имею в виду «логику» того, как они это выражают. Это глубоко внутренняя вещь. Глубоко внедренная. Тот факт, что она ведет себя здесь совершенно противоположным образом, — он пожал плечами, — Ну, это только кажется. Мы просто не понимаем ее.

Борис посмотрел на Никольского, изучавшего фотографию, и задумался, о чем тот думает. Он оглядел комнату. На стенах висели черно-белые фотографии в рамках разных размеров, прислоненные к книжным полкам, прислоненные к стенам его стола, иногда по две-три стопки. Все они, все, что видел Борис, были изображениями женщин, в основном портретами.

— Однако я думаю, — продолжал Сергей, — что если бы муж этой женщины узнал сегодня, что она сделала в своем горе, он был бы потрясен. Экстремальная ситуация, которая вызвала ее поведение, была его смерть, так что, пока он был жив, он никогда бы не увидел этот… необычный аспект ее психики.

Никольский оторвал взгляд от фотографии и встал.

— Я хочу, чтобы вы запомнили эту фотографию и эту историю, господин Смирин. Когда мы решим, как решить вашу проблему, в какой-то момент на этом пути — а это неизбежно произойдет-вы будете склонны верить, что лучше знаете, как выпутаться из этого испытания, которое вы собираетесь испытать. Вы будете думать, что вам не нужно меня слушать, что у вас есть лучшее чутье на то, что должно быть сделано в тот или иной момент.

Он сделал паузу и почти улыбнулся, его лицо приняло выражение, которое Борис не понимал и которое заставило его почувствовать себя неловко.

— Если вы не хотите, чтобы я видел, как ваша жена отреагирует на вашу смерть, — сказал он, взглянув на фотографию, — вы должны выслушать меня. Вы должны делать то, что я вам говорю… так, как я вам говорю.

Удивленный неожиданным выводом Никольского, Борис тоже встал.

— Сейчас придет мой помощник и покажет, где можно освежиться, — сказал Никольский. — Я присоединюсь к вам внизу через двадцать минут.

Без дальнейших объяснений Сергей оставил Бориса стоять на месте и вышел из кабинета.

Оставшись один в комнате, Борис снова посмотрел на картину. Довольно творческое предупреждение Никольского было ярким и ошеломило его своим почти жестоким оттенком. Это нервировало, как он и предполагал.

Он взял одну из книг, лежавших на библиотечном столе, и прочел название: «История, культура и обычаи эллинистической эпохи». Он пролистал его и увидел, что страницы исписаны коричневыми чернилами. Он взял другую брошюру: «Вестник ЛГУ: Этногеографическое исследование Анд и Кордильер». Опять же с большими комментариями. Он наклонился и посмотрел на раскрытую книгу с авторучкой как закладкой: «Сказка лжеца: история лжи». Еще заметки на полях коричневыми чернилами. Из соседней книги торчала дюжина маркеров: «Естественная история души в Древнем Египте».