Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

Касьянов отвел бинокль в сторону. Последний луч солнца, утонувшего в туче, скользнул по стеклу, и оно вспыхнуло алмазом… Какая все-таки красота вокруг! Земля, родная земля!..

К вечеру Соколовский стал беспокойнее. Сначала он хотел привязать Абрека к двери землянки, но раздумал — оставил на свободе. Потом принес огромную Колодину и ею придавил двери изнутри. Сделав это, он чистой тряпкой протер и зарядил карабины. Недоверчиво посмотрел на небольшое окно, затянутое бычьим пузырем. С той стороны окна темнела лишь крохотная приступочка, обрывающаяся в пропасть, и к окну можно было попасть только через крышу. Другое оконце — напротив двери — тоже было надежным: узкий карниз скатывался к ущелью, где гремел водопад. Там, где лежанка, — глухая кварцевая стена. «Умел делать тайник батька!» — с удовлетворением подумал Иван. Кряхтя, залез под стол, попробовал крышку подполья, она подалась легко.

Василий Никифорович, следивший за ним через щели своей темницы, понял, что его тюремщик почуял опасность и готовится к ней. Неужели где-то близко товарищи, близко помощь? Сказал же Соколовский о каком-то шишкаре с биноклем. Но за кедровыми орехами и вправду никто с биноклем не полезет. Значит, ищут. Ищут, конечно, его, Колядина, и не предполагая, что жив Соколовский. «А ведь это может дорого обойтись товарищам, — думал егерь. — Как дать сигнал, как предупредить об опасности?» Василий Никифорович забыл о себе, мысль о том, что бандит прежде всего расправится с ним, даже не приходила ему в голову. «Единственное, чем могу быть полезен, — соображал Колядин, — это броситься на Соколовского. Пролом-то уже готов… А пока что нужно говорить и говорить, отвлекать…»

— Иван, — начал первым разговор Василий Никифорович. — Я так и не понял, зачем ты вернулся в Россию? Жил бы безбедно за границей. С твоими-то способностями…

— Ишь ты, — отозвался Соколовский. — Способности признал.

— Так почему же вернулся?

— По тайге соскучился.

— Не верю.

— И правильно, что не веришь, — буркнул Соколовский. — За золотом сюда пришел! Золото тут. А вывезти его отсюда — даже мне не под силу. Может, ты, когда поумнеешь, поможешь…

— Да, с золотом там жить можно, — сказал Колядин.

— Еще бы! — Соколовский оживился, словно тронул егерь заветную струнку его души. — Видишь, когда из тюрьмы я утек и сюда добрался, один батькин клад враз нашел. А вот второго — сколь дней до снега шарил, каждую щель тут ощупал, каждый камень простукал — нету! А бросать жалко… Хоть и того, что нашел, говорю, одному не унести. Вот и маюсь. Муку, соль да сахар у дядьки Степана из омшаника выгреб. Бродягу одного встретил, очень схожего по обличью, в тайгу заманил, устроил свои похороны. Только успокоился, а тут зима на носу. Что делать? На снегу я, как таракан в сметане. Пришлось шатуном стать. Ладно, думаю, перезимую как-нибудь, а к весне второй батькин тайник найду. И золотишко все к границе перенесу… Да вот ты мне как на грех попался! Не надо было брать тебя — лишний шухер на свою голову. Но взял. И, видно, ошибся. Настырно ищут…

— Просто дуреешь от страха, — с усмешкой сказал Колядин. — Кому я нужен, чтобы искали. Сам же говорил, что покрутятся и забудут.

— Не забывают, кость им в глотку, — проворчал Иван. Он взял карабин, загнал патрон в патронник, прислонил ружье к лежанке, прилег на шкуры. — А мы бы хорошо за границей пожили. Если бы ты помог, я бы тебя не обидел…

«Пристукнул бы при первом удобном случае», — мысленно закончил Василий Никифорович фразу.

— Спасибо батьке, — говорил Соколовский негромко, — позаботился о сыне. Хоть сам выгреб поболетого, но и меня не обидел. Прощались когда, обнял меня и говорит: «Поеду я, Ванька, в Австралию. Там русские эмигранты живут, и я проживу. Хоть и потрепали нас хунхузы на перевале, но золотишко-то я сберег. Да и дома осталось». И указал мне эту землянку. «Как хочешь, — говорит, — оттуда его выволакивай, а меня не поминай лихом». С тех пор мы и не виделись… Вот и пришел я тогда. Погуляю, думаю, на просторе в матушке Рассее… Погулял, как же! Казенные харчи, да небо в крупную клетку. Дважды бежать пытался, да неудачно, только срок добавляли. А в третий удалось.

Соколовский прикрыл ладонями заросшее лицо. Когда он убрал руки, Колядин увидел в его глазах крупные слезы.

«Эх, как его проняло», — подумал со злостью егерь, а вслух сказал:

— А золото-то где?

— Много захотел, — проворчал Соколовский, — упрятано надежнее, чем в швейцарском банке… Эх, молодость, молодость! Широко я пожил, желаний своих не сдерживал. И вот угодил как дурак туда, куда Макар телят не гонял… Помню, сжал я охранника, как куренка, — из него и дух вон. Так славно я его захватил! Ну и чесанул по полю. Бегу. Проволоку колючую карабином охранника враз сорвал и… Тайга уже близко. Прожектор горит, меня щупает в темноте, сирена завыла. Бегу, как заяц под фарами, слышу, стреляют. Кувыркнулся раз-другой, ну, а когда до тайги-то добрался, тут уж поминай как звали. Ушел. Из карабинчика потом только двух собачек прихлопнуть пришлось. Да-а…