Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

Остальные способы в силу известных причин административно-родственного характера тоже не годились, и, совершив ряд необдуманных, продиктованных отчаянием поступков, которые, по счастью, не возымели вполне вероятных фатальных последствий, Харламов остался один на один с необходимостью опять смириться и оставить все, как есть. «Жуй дерьмо и улыбайся», — сказал устами своего героя один американский писатель; правда, в каком-то смысле Харламову было легче: по крайней мере, улыбаться во время еды его никто не заставлял.

Со своим упорным характером и не до конца утраченными иллюзиями он мог бы стать для городского начальства настоящей занозой в заднице. С учетом некоторых особенностей местной специфики это сулило скорую и бесславную кончину с последующим погребением за счет городского бюджета. Но главный редактор «Мокшанской зари» Чулюйкин был мужик неглупый, толковый, ценил Харламова как добросовестного работника и незлого, хотя и нелепого человека и именно в силу доброго к нему отношения не давал Илье Николаевичу по-настоящему развернуться. «Бог терпел и нам велел», — это была его любимая поговорка; «Будет и на нашей улице праздник», — без особенной уверенности добавлял он иногда. Как все нормальные люди при должности, которым есть, что терять, он был еще тот конформист — тоже, впрочем, незлой, вполне себе приличный и где-то даже порядочный. Простой здравый смысл подсказывал, что его позиция единственно правильная из всех возможных, но душа и желудок этой позиции почему-то не принимали — желудок реагировал на благоразумные высказывания главного редактора приступами тошноты, а душа возмущенно заявляла: да лучше повеситься!

И иногда Илье Николаевичу начинало казаться, что так, действительно, будет лучше для всех.

А потом настал его звездный час — мрачный, неприглядный, никем из окружающих не замеченный — словом, как раз такой, каким он мог и должен был стать. Смерти генерала Камышева, приходившегося братом жене директора «Точмаша» Горчакова, город, казалось, не заметил — мало ли что случается на дороге! Дороге, особенно зимней, все равно, кто по ней едет — пьяный ассенизатор с пятью тоннами жидкого дерьма за спиной или прославленный боевой генерал. Между тем в обстоятельствах гибели Камышева, на взгляд Ильи Николаевича, было много неясного, а следствие, как обычно, провели с прямо-таки неприличной поспешностью. Приставать с этим к главному редактору Харламов не стал — знал, что из этого ничего путного все равно не выйдет, — но нисколечко не удивился, когда в городе появились какие-то незнакомые, откровенно нездешние люди с быстрыми цепкими глазами и переменчивой, в зависимости от личности собеседника, но неизменно вкрадчивой манерой общения. Они очень старались не бросаться в глаза, но Илья Николаевич ждал их появления, и оно не прошло мимо его внимания. И однажды, подкараулив одного из этих людей в баре, Харламов подсел к нему и прямо заявил, что хочет с ним сотрудничать.

Оперативник генерала Алексеева, весьма впечатленный тем, что его в два счета расколол какой-то провинциальный недотепа, выбрал меньшее из двух зол и согласился: ладно, хотите помогать — помогайте. Так корреспондент «Мокшанской зари» Харламов, в свое время зачитавший до дыр «Архипелаг ГУЛАГ» и имевший богатый и крайне неприятный опыт общения с правоохранительными органами, стал добровольным информатором ФСБ. С точки зрения среднестатистического российского обывателя, поступок был, мягко говоря, неумный и не шибко красивый. Но к тому времени разница между тем, что должно быть, и тем, что есть, стала уже невыносимой, прямо-таки несовместимой с жизнью, и Харламов сделал отчаянную попытку вышибить клин клином, излечить подобное подобным — короче говоря, наказать одно зло при помощи другого.

Классическим «дятлом» он, конечно, не стал бы, даже если бы его к этому упорно склоняли — не так был воспитан, не того хотел и давно лишился самого главного из стимулов, которые превращают добропорядочного гражданина в стукача — страха. Но к стукачеству его никто не склонял — генералу Алексееву стукач в Мокшанске был нужен, как козе баян, — а событий, ради которых стоило бы набирать оставленный оперативником телефонный номер, пришлось ждать почти полгода. Да и тогда, отправив одно за другим целых два сообщения — одно о захвате «Точмаша», а другое о странном, невразумительном выступлении Горчакова у ворот транспортной проходной, — Илья Николаевич ждал реакции Москвы почти сутки.