Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

Первая лопата земли упала Стрельцову на грудь, образовав на грязной, густо пропитавшейся кровью белой рубашке еще одно неровное рыжеватое пятно. Следуя совету наемника, который, надо думать, худо-бедно разбирался в подобных вещах, Вышегородцев прислушался к своим ощущениям. Ни раскаяния, ни сожалений он не испытывал; напротив, это было недурно, а пожалуй, даже по-настоящему хорошо. Ну, хорошо ведь! Как будто избавился наконец от чемодана без ручки, который, прямо как в поговорке, и бросить жалко, и нести невмоготу.

Проверяя себя, Андрей Викторович хорошенько прицелился и отправил следующую порцию суглинка в обиженно отвернутое от него лицо убитого. Рыхлая земля забилась в волосы, наполнила собой ухо и глазницы; еще один точный бросок оставил на виду только часть щеки.

Это было уже не просто хорошо, а прямо-таки расчудесно.

— Ха! — с силой выдохнул Андрей Викторович и, не щадя ни дорогого пальто, ни лайковых перчаток, заработал лопатой, как Павка Корчагин на строительстве узкоколейки.

Когда машина, медленно съехав с дороги, клюнула носом, Глеб поставил рычаг коробки передач в нейтральное положение, открыл дверцу и на ходу легко выпрыгнул из кабины. Высокая, тронутая увяданием и ни разу на протяжении долгого жаркого лета не кошенная трава громко шуршала, хлеща по округлому пластиковому бамперу и соскребая с днища присохшую грязь. Мощный японский внедорожник, мягко мурлыча работающим на холостых оборотах двигателем и постепенно набирая скорость, катился вниз по склону. С треском подмяв под себя ивовый куст, он шумно врезался в темную, как деготь, быструю воду. Взметнулись и опали тяжелые мутноватые волны, вода зашипела, соприкоснувшись с раскаленным металлом, над ее волнующейся поверхностью поплыл пахнущий горячим железом пар. Вдоль бортов забурлил вырывающийся наружу воздух; через предусмотрительно оставленные открытыми окна вода беспрепятственно ворвалась в салон, и процесс погружения пошел быстрее. Он замедлился, когда над пенящейся, плюющейся сердитыми гейзерами водой осталась только округлая, отдаленно похожая на брюшко гигантского насекомого черная корма. Глеб слегка забеспокоился, прикидывая, не прострелить ли заднее стекло, чтобы дать выход воздуху, превратившему машину в поплавок, но тут замок багажника не выдержал давления, крышка откинулась, послышался звук, напоминающий предсмертный выдох, и внедорожник стремительно ушел под воду. На месте его погружения вздулся и опал последний бурлящий гейзер, и река унесла вниз по течению расплывающиеся, тающие, отсвечивающие радужными переливами нефтяной пленки круги.

Глеб огляделся. Вокруг не было ни души, излучина реки и заполонившие луговину заросли ивняка надежно скрывали это место от посторонних взглядов. Жухлая трава медленно распрямлялась, скрывая проложенные скатившимся по береговому склону автомобилем колеи, река торопливо лизала песок, смывая отпечатавшиеся на нем следы протекторов. Ее илистая, густо настоянная на коре затонувших деревьев вода надежно скрывала то, что лежало в глубине, течение унесло бензиновую пленку и вымытый из салона мелкий сор.

Недолгий октябрьский день уже перевалил за середину и начал клониться к вечеру. В прозрачном воздухе явственно чувствовалось дыхание приближающихся холодов, и вид струящейся в нескольких метрах от носков ботинок речной воды, даже если не знать, что лежит в глубине у самого берега, не вызывал ни малейшего желания скинуть одежду и окунуться. Глеб закурил, сунул слегка озябшие ладони в карманы куртки и, повернувшись к реке спиной, стал подниматься по склону.

Выбравшись на дорогу, он оседлал минуту назад выгруженный из машины, кое-как отчищенный от пыли и многолетних напластований куриного помета древний мопед, с третьей попытки завел капризный слабосильный движок и, тарахтя на всю округу, запрыгал по кочкам в сторону деревни.

Когда, вернув соседу позаимствованное у него транспортное средство, Глеб вошел в сени и окунулся в ровное сухое тепло недавно натопленного дома, Ирина и Федор Филиппович пили чай в большой комнате. Стол был накрыт свежей белой скатертью с жесткими складками, оставленными на сгибах утюгом. Посреди него красовался, сверкая потускневшими боками, электрический самовар, с которым соседствовали блюдца и вазочки с привезенными из города гостинцами — не всеми, разумеется, а только теми, которые выглядели уместно в сочетании с чаем. Прочие дожидались своего часа в гудящем и тарахтящем на весь дом архаичном холодильнике: Федор Филиппович был человек строгих правил и не донимал чужих жен настойчивыми предложениями выпить водки на брудершафт — ну, по крайней мере, не с порога и не тогда, когда в любой момент мог вернуться муж.