Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Вспомнив об истощающихся мировых запасах нефти, Глеб покосился на датчик расхода топлива и решил немного прогуляться пешком. Бензина осталось в обрез до дома; разумеется, по дороге хватало заправок, а в бумажнике лежала сумма, достаточная для того, чтобы совершить автомобильную прогулку до Екатеринбурга и обратно, но на ходу ему тоже думалось неплохо, и он решил, что ничего не потеряет, если слегка разомнет ноги.

Солнце уже опустилось за крыши домов, но было еще светло. О полуденной грозе напоминали только темные полоски скопившейся вдоль бордюров и не успевшей до конца просохнуть грязи, в которую ливень превратил смытую с проезжей части городскую пыль. Аромат свежескошенной травы смешивался с запахом выхлопных газов, из открытых форточек доносились голоса, бормотание телевизоров, музыка и бряканье посуды. Откуда-то вдруг потянуло мощным, вызывающим обильное слюноотделение запахом домашних, с чесночком и вымоченной в молоке белой булкой, котлет. Сиверов сглотнул, зашагал быстрее, и вскоре полоса провокационного запаха осталась позади, дразня других прохожих.

Он заметил, что движется в сторону парка, и мысленно пожал плечами: какая разница, куда идти? Говорят, преступника с неодолимой силой тянет на место преступления. Нуну… Если считать инцидент в парке преступлением, как и великое множество других подобных происшествий, у Глеба Сиверова просто не останется времени ни на что иное, кроме беготни от одного памятного места к другому, от Кабула до европейских столиц и от берегов Белого моря до шикарных пляжей модных островных курортов.

Он усмехнулся. А что, подумалось ему, это идея! Вот выйду на пенсию и совершу этакое сентиментальное паломничество по местам боевой славы. Можно взять с собой Ирину и делиться с ней воспоминаниями: вот тут я шлепнул такого-то, тут — сякого-то; здесь я порешил сразу троих, а вон за тем углом — видишь, где театральное кафе? — меня подкараулили и чуть не грохнули самого, но я их всех перебил, как собак, потому что это — моя работа. А она будет всплескивать руками, ахать и восклицать: «Какой ты у меня молодец! Я тобой горжусь»…

Поняв, что шутка зашла далековато, превратившись в свою противоположность, Глеб закурил и вернулся мыслями к насущным делам и проблемам. Дела продвигались скверно — вернее, никак не продвигались, а новые проблемы возникали одна за другой раньше, чем Глеб успевал решить старые. Они громоздились, налезая друг на друга, как льдины в начале ледохода, когда на реке возникает затор. Результат этого явления обещал стать точно таким же, как при ледовом заторе, только вместо талой речной воды вокруг должна была разлиться людская кровь — увы, даже не солдатская, а кровь мирных московских обывателей и гостей города — мужчин, женщин, детей и стариков, причем и без того обиженных жизнью, живущих от зарплаты до зарплаты и от пенсии до пенсии, а потому вынужденных ездить в метро, ежедневно подставляя себя под удар террористов.

Поиск Юнусова зашел в тупик. Федор Филиппович констатировал это во время короткой встречи на конспиративной квартире Глеба сразу же после перестрелки в парке. В парадном рапорте или телевизионном репортаже уничтожение находящегося в розыске Махмуда Тагиева и еще двух вооруженных боевиков можно было представить как успех, но на деле это был провал. В трудовой биографии Федора Филипповича, как и в послужном списке Глеба, числились не одни лишь победы; хватало и неудач, и отношение к провалам у обоих обычно было спокойным, философским: что делать, работа такая, противник тоже не дурак, но мы его все равно уделаем — не мытьем, так катаньем.

Но сегодня генерал выглядел и вел себя так, словно смерть бывшего майора махачкалинской милиции стала для него личной трагедией. Он был резок, раздражителен, более обыкновенного ворчлив и мрачен, как грозовая туча. И еще — деталь, встревожившая Глеба сильнее всего прочего, — от него ощутимо попахивало пивом, которого он обычно и в рот не брал.

Даже теперь, по прошествии нескольких часов, эти генеральские странности не выходили у Глеба из головы и почему-то казались имеющими прямое отношение к делу. Что там у него стряслось, Федор Филиппович Глебу так и не сказал, видимо, сочтя это преждевременным или вовсе излишним.

И еще ему почему-то не давал покоя убитый подручными Юнусова полковник ГРУ Рябинин. Глеб никогда не был с ним знаком, а все, что рассказал о нем Забродов, можно было передать одним словом: солдафон. Правда, солдафон хороший и даже отличный, стоящий целой роты, если не батальона, но все-таки солдафон и, как показалось Глебу, в неслужебной обстановке довольно неприятный тип. Наверное, терпеть такого и даже называть отличным мужиком могли только те, кто сражался с ним бок о бок и видел его в бою. Глебу Сиверову такой чести не выпало, и он не понимал, почему, собственно, личность полковника Рябинина и обстоятельства его смерти вдруг так его заинтересовали. По здравом размышлении все это представлялось лишним, ненужным, отвлекающим от действительно важных деталей.