Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Глеб ввинтил окурок в дно пепельницы.

— Ладно, — сказал он, — спасибо тебе за хлеб, за соль, за информацию… Мне, пожалуй, пора.

— Боюсь, пользы тебе от полученной информации, как от козла молока, — заметил Илларион.

— Напрасно боишься, — сказал Глеб, вставая, и снова машинально пригладил несуществующую прическу. — Наличие информации, какой бы она ни была, всегда лучше ее отсутствия.

— А может, заночуешь? — предложил Илларион. — Ну, куда ты пойдешь? Мало того, что лысый, как баран после стрижки, так еще и водкой от тебя разит… Хорош подарочек жене!

— Уж какой есть, — сказал Глеб. — За предложение спасибо, но я все-таки пойду — соскучился. И ночевать еще вроде бы рановато, и волосы до утра все равно не отрастут.

— Как знаешь, — легко согласился Забродов, никогда не проявлявший излишней настойчивости в мелких житейских вопросах. — И вот еще что… Если случайно, по ходу дела, узнаешь что-нибудь о Пашке, ты мне звякни, ладно? Сам говоришь, лучше хоть какая-то информация, чем вообще никакой. А мы с ним, как ни крути, на двоих не один пуд соли съели.

— Обязательно, — пообещал Глеб. — Хотя шансов на это маловато. Когда я найду этого Юнусова, боюсь, будет не до расспросов.

— Да уж, — согласился Забродов, — интервьюер из тебя еще тот. Хотя, возможно, дело тут не столько в тебе, сколько в твоей экипировке. Подумать страшно, скольких политиков и, в особенности, звезд шоу-бизнеса мы бы недосчитались, если бы репортеры вместо микрофонов носили на задание пистолеты!

— А мыслишка-то дельная, — заметил Глеб.

Они расстались, как и встретились, смеясь. Но, как только дверь квартиры закрылась, Глеб Сиверов перестал улыбаться. Да и Илларион Забродов, возвращаясь на кухню, чтобы прибрать со стола, выглядел погруженным в глубокие и явно невеселые раздумья.

Когда его остановил инспектор ДПС, Глеб приспустил стекло слева от себя ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель могло пролезть его служебное удостоверение. Как правило, он избегал подобных демонстраций, но сейчас ему вовсе не улыбалось объясняться с гаишником по поводу водочного перегара, которым, как он сам чувствовал, от него так и шибало. Отдавая господину полковнику честь, инспектор выглядел хмурым и слегка разочарованным: видимо, он был не чужд свойственной милиционерам неприязни к более могущественному силовому ведомству, которое представлял Глеб, да и отпускать новенькую «БМВ», не поимев с водителя хотя бы клок шерсти, наверное, было непривычно и оттого обидно.

Расставшись с инспектором, Глеб с легким недоумением обнаружил, что его снова занесло в Измайлово — правда, не в район парка, а туда, где до недавнего времени бурлил, вонял и разрастался, как кишащая паразитами гнойная язва, Черкизовский оптовый рынок. Самой площадки, как и гостиничного комплекса «Измайлово», видно не было, машина стояла на относительно тихой улице, застроенной, в основном, пяти- и шестиэтажными старыми домами, но, даже не глядя на таблички с названием улицы, Глеб не столько понял, сколько почувствовал, где находится. Для приезжего все улицы, расположенные на некотором удалении от центра и застроенные типовыми домами, на одно лицо, и отличить их друг от друга ему так же трудно, как торгующих на рынке самопальными фирменными тряпками вьетнамцев. Но для человека, который родился и вырос в Москве, каждый ее район обладает своим, отличным от других, неповторимым обликом, колоритом и запахом, и, даже будучи привезенным куда-нибудь с плотным мешком на голове, он с первого взгляда поймет, где очутился, так же легко, как мы выделяем из людской толпы знакомое лицо.

Он колесил по Москве уже больше двух часов, хотя, уходя от Забродова, совершенно искренне намеревался поехать прямо домой и наконец-то успокоить Ирину по поводу судьбы беглого бомбиста Стрельникова. Дело тут было, конечно, не в распитой на двоих с Илларионом бутылке водки — от нее давно не осталось ничего, кроме неприятного запаха изо рта, — а в том, что Глебу всегда хорошо думалось за рулем. Пищи для размышлений у него хватало, и, задумавшись, он не заметил, как свернул с прямой дороги, что вела домой, и начал выписывать кренделя по московским улицам, по сложной кривой удаляясь от центра.

Знаменитый сыщик Шерлок Холмс, когда ему надо было подумать, курил трубку или играл на скрипке; его бельгийский коллега Эркюль Пуаро полировал ногти и подкручивал смазанные бриолином усы. Некоторые в таких случаях просто сидят на диване, тупо уставившись в стену, а иные при этом еще и теребят себя за разные части тела или даже ковыряют пальцем в носу. Глеб Сиверов, размышляя, водил машину, увеличивая и без того немалый урон, наносимый многомиллионными полчищами автомобилистов окружающей среде и мировым запасам углеводородного топлива.