Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Вещей у него было — кот наплакал, воробей нагадил. За годы — да что там годы, десятилетия! — войны Макшарип переправил родне в Дагестан сумму, произнести которую вслух просто не поворачивался язык, настолько она была велика. Родне Макшарипа крупно повезло: он не только аккуратно пересылал им все деньги, оставляя себе лишь мелочь на карманные расходы, но и оставался в живых достаточно долго для того, чтобы заработанная им ценой своей и чужой крови сумма действительно стала достойной упоминания. Сам же он ничего не имел, да, пожалуй, ни в чем и не нуждался, кроме пакетика с сушеной коноплей в одном кармане и пачки папиросной бумаги — в другом.

Сейчас, когда горький дым почти превратил мечту в реальность, а сон — в явь, Макшарип верил, что у него действительно все еще может быть хорошо. Чем он хуже других, в конце-то концов? Уж не тем ли, что не прятался за чужие спины? И с Залиной у него все со временем сладится — почему бы и нет? Он еще не стар, но уже и не так молод, чтобы не понимать, что в этой жизни главное, а что — так, шелуха, мусор. А главное в жизни — покой, уважение и дети, которые продолжат тебя в веках…

В его одурманенной голове родилась фантазия: ему показалось, что он успел переброситься с Залиной парой словечек, и они условились встретиться дома, в Дагестане, — и он немедленно свято уверовал в эту навеянную сушеной травой иллюзию. Он даже забыл, что путь на родину ему заказан, что его там поджидают не только оперативники ФСБ и милиция, но и множество кровников, которыми он обзавелся за долгие годы кровопролития.

Складывая в тощую сумку немногочисленные личные вещи, Макшарип монотонно мычал, уверенный, что поет песню о красоте родных гор, о гордой доблести мужчин и яркой, ослепительной, как удар молнии в ночи, красоте женщин. Потом у песни появился музыкальный аккомпанемент, и дагестанец далеко не сразу осознал, что это не музыка сфер и не ветер, поющий в расселинах скал, а всего-навсего дверной звонок.

К тому времени, когда этот простой факт пробился, наконец, сквозь окутавший его сознание дым «афганки», в дверь уже не звонили, а стучали — сначала кулаком, а затем, судя по грохоту, и каблуком.

— Откройте, милиция! — прокричал с той стороны сердитый мужской голос, и в дверь опять ударили каблуком с такой силой, что предыдущий грозный окрик почти лишился смысла: еще немного, и дверь открылась бы сама, без помощи Макшарипа.

— Открывай, Сагдиев, мы знаем, что ты там! — крикнул другой голос. — Дом оцеплен, тебе не уйти! Не надо отягчать вину сопротивлением!

— Э! — с тоской и скукой вполголоса воскликнул Макшарип, услыхав знакомую песню. — Отягчать, облегчать — надоело, слушай! Детям своим эти сказки рассказывай, уважаемый…

— Может, дома нет? — сказали за дверью.

— Соседи говорят, не выходил, — возразил голос, который говорил насчет сопротивления. — Говорят, он вообще почти не выходит. Да оно и немудрено, его рожа на каждом столбе красуется!

— Ну, положим, по этим портретам замести можно любого — хоть меня, хоть тебя, — сказал первый голос и снова перешел на повышенные командные ноты: — Открывай, кому говорят! Иначе сломаем дверь!

Присев на краешек кровати, Макшарип положил на колени автомат, навалился на него животом, чтобы заглушить характерные звуки, и аккуратно вставил магазин — вернее, два магазина, связанных друг с другом черной изолентой.

— И-кто та-а-ам? — протяжно прокричал он, оттягивая затвор. — Кого хочешь, уважаемый?

— Не валяй дурака, Сагдиев! Выходи с поднятыми руками!

— И-кто такой Сагдиев? Зачем — выходи руками?

— Ложный, что ли? — негромко, но вполне отчетливо усомнились за дверью.

Макшарип на цыпочках подбежал к окну и, прячась за занавеской, выглянул на улицу. Те, что стояли на лестнице, не обманули: дом действительно был оцеплен, и оцеплен плотно.

— Да какой там ложный! — раздраженно откликнулся второй голос. — А если даже и ложный, проверить все равно надо. Что ты потом начальству доложишь — что тебе какой-то гастарбайтер фанерную дверь не открыл? Открывайте, милиция! — опять заорал он и забарабанил в дверь чем-то твердым и тяжелым — похоже, что рукояткой пистолета.

Стараясь не скрипеть половицами, Макшарип на цыпочках вышел в прихожую, глянул на дверь и боком скользнул в туалет.

— Зачем стучишь, что хочешь, не понимаю! — крикнул он оттуда и с шумом спустил воду.

— Откройте, милиция! Проверка документов!

— Сейчас, уважаемый! — прокричал Макшарип и снова дернул ручку смывного бачка. — Подожди минутку, прошу, дай штаны застегнуть!