Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Новости кончились, ди-джей поставил песню популярного в молодежной среде исполнителя, и Глеб выключил приемник. Фархад, вопреки его ожиданиям, встретил это самоуправство одобрительным ворчанием сквозь зажатую в зубах сигарету: похоже, он, как и Глеб, недолюбливал упомянутого исполнителя, хотя и по совершенно иным причинам. Сложив ладони лодочкой, татарин прикурил и только потом протянул открытую пачку Глебу.

— Спасибо, — отказался тот, — на работе не курю.

— На какой еще работе?

— На любой. Помню, в конце восьмидесятых бомбили мы на Рижском рынке. Один наш пацан на стрелке закурил для понта, а потом, когда начался крутой базар, малость увлекся и уронил бычок себе за пазуху. Ну, и, пока он ахал, охал, матюкался и ладошками себя по пузу хлопал, ему башку и прострелили…

— Ну?! — ужаснулся неопытный Фархад.

Развлекая и отвлекая его историями, частично почерпнутыми из личного опыта и других источников, а частично выдумываемыми прямо на ходу, Глеб свернул с оживленной улицы на другую, менее широкую и более тихую, потом свернул еще раз и еще, пока машина не очутилась в глухом, безлюдном проулке между двумя бетонными заборами. По верху того, что справа, на установленных с наклоном внутрь штырях была натянута колючая проволока. С той стороны доносились звонки мостовых кранов, подвывание электромоторов, лязг металла и размеренное уханье гидравлического молота. Слева проволоки не было; там царила мертвая тишина многолетнего запустения, а над забором возвышались обглоданные временем и непогодой остовы каких-то металлических и железобетонных конструкций.

— Ты куда нас везешь? — наконец-то спохватился Фархад. Даже он знал, что знаменитая Лубянка должна выглядеть как-то иначе.

— Тут короче, — светским тоном сообщил Глеб. — И пробок никогда не бывает.

Вторая половина этого сообщения, в отличие от первой, полностью соответствовала действительности: пробок здесь не случалось никогда, поскольку проезд заканчивался тупиком. Это тайное обстоятельство вскоре стало явным, представ перед ними в виде еще одного бетонного забора. В заборе имелись широкие, рассчитанные на тепловоз, ворота, которые, судя по их виду, не открывались лет пятьдесят или около того. О том же свидетельствовали рельсы, выходившие из-под ворот и в метре от них нырявшие в толщу корявого, растрескавшегося асфальта и бесследно в ней терявшиеся.

— Оба-на, приехали, — сказал Глеб растерянно, нажимая на тормоз и ставя рычаг коробки скоростей в нейтральное положение. — Когда это они успели забор построить?

— Что ты гонишь, козел?! — накинулся на него опомнившийся от первого шока татарин. — Он же сто лет тут стоит, это же без очков за километр видно, так что ты мне мозги паришь?!

Сиверов спокойно заглушил двигатель.

— Не надо кипежа, братан, — сказал он лениво. — Ну, заплутал чуток, не туда свернул — с кем не бывает? Сейчас развернемся и назад поедем. Ты не дрейфь, успеем вовремя. Времени еще вагон, я короткую дорогу знаю… Сейчас поедем. Только я сперва одним глазком гляну, что там у тебя за фрукты.

— Да ты что, в натуре, в корень оборзел? — слегка растерялся перед лицом его спокойной наглости татарин.

— Это ты в корень оборзел, если думаешь, что я за вшивые пять косарей стану башку под топор класть и в ваши террористические заморочки впрягаться, — возразил «помощник депутата». — Если там то, о чем я думаю, вы мне не пять, вы мне сто двадцать пять тонн зелени отстегнете и еще спасибо скажете, что я вас, козлов, куда надо не сдал.

В руке у Фархада вполне незаметно для непрофессионала появился пистолет. Проделано это было довольно ловко; правда, татарин забыл снять оружие с предохранителя. Глеб указал ему на ошибку, взяв пистолет за ствол и без особенных усилий вывернув его из вспотевшей ладони противника.

— Ну? — сказал он, пряча «Макаров» в карман кожанки.

Татарин сделал резкое движение рукой. В самое последнее мгновение Глеб заметил в кулаке тонкий блеск нацеленной ему в шею иглы и резко вскинул локоть, чтобы защититься. Игла легко проткнула рукав и согнулась, наскочив на вшитую под подкладку металлическую пластину. Предполагая, что, если дело дойдет до рукопашной, то случится это почти наверняка в кабине грузовика, Сиверов потратил один из драгоценных ночных часов на то, чтобы превратить правый рукав и бок своей старой мотоциклетной куртки в подобие легкого бронежилета — вернее, примитивных пластинчатых доспехов. Только здесь металлические пластины были нашиты не поверх кожаной куртки, а изнутри, и представляли собой куски разрезанных консервных банок и банок из-под краски. Занимаясь посреди ночи этой явной чепухой в двух метрах от мирно посапывающего генерала, Сиверов испытывал сильнейшую неловкость, но занятия своего не бросил: уж если начал чудить, то чуди до конца. Ему почему-то очень живо представлялась тусклая, сделанная из напильника зековская заточка с полосатой наборной рукояткой, легко, как в мягкое масло, входящая под ребро и безошибочно нащупывающая печень. А поскольку на дворе стояла глухая ночь, он счел возможным поддаться собственному странному настроению… и, как выяснилось, не прогадал. (Позже, вечером того же дня, выслушав ту часть его доклада, что касалась данного инцидента, Федор Филиппович опять помянул Вангу и экстрасенсорные способности. Глеб, как обычно, с ним не согласился: в конце-то концов, ему чудился нож, а вовсе не шприц [и, между прочим, не пистолет, против которого его консервные доспехи вряд ли могли устоять даже при очень удачном стечении обстоятельств]).