Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

«Омары, — неожиданно развеселившись (в основном, из-за перспективы скорого расставания с этой опостылевшей хуже горькой редьки паклей), подумал он. — У меня там завелись не вши, не тараканы и даже не кузнечики, а омары. Омары хайямы, быть может, но это уже не факт. Сейчас мы все это сбреем и посмотрим, кто там есть. Если просто омары — попробуем, наконец, каковы они на вкус. А если среди них попадется хоть один Омар Хайям, пускай читает стихи и пляшет, пока я бреюсь. Интересно, а у бен Ладена борода так же чешется, или он уже привык? Привык, наверное, за столько-то лет, хотя поначалу ему, наверное, тоже пришлось несладко. Не с бородой же он родился, да и в учебных лагерях ЦРУ такое украшение — не подарок. Как, впрочем, и в Рязанском училище ВДВ…»

Посмеиваясь, он передвинул стоявший у стены туго набитый клетчатый баул, в который при желании без особенных усилий можно было затолкать парочку крепких мужиков, и с первой попытки безошибочно отыскал в груде сваленного в углу барахла машинку для стрижки волос. Мебели в квартире почти не было, а вдоль стен, громоздясь почти до самого потолка и оставляя свободным лишь жизненно необходимый минимум пространства, были сложены пресловутые баулы — в синюю клетку, в красную клетку, в красно-синюю клетку и так далее. Некоторые были раскрыты, и из них наружу выпирало спрессованное, утрамбованное как попало тряпье — какие-то джинсы, кофточки, расшитые блестками топики и майки, а также прочий дешевый ширпотреб, некогда продававшийся (а сплошь и рядом заодно и производившийся) на приказавшем долго жить Черкизовском рынке. Весь этот мусор свезли сюда именно после ликвидации рынка, и он с тех пор так и лежал нераспакованный, никем не востребованный и никому не нужный — мизерная, неощутимая капля в море чьих-то убытков, несомненно, возмещенных где-то в другом месте каким-то иным способом.

Квартира выглядела, как склад, и это было очень удобно. Участковые инспекторы милиции и пожарной охраны приходили сюда раз в месяц, как в кассу, получали на лапу и уходили, весьма довольные. Никаких вопросов у них при этом не возникало, все было ясно и так: человек торгует шмотками на какой-нибудь барахолке — в Люблино или, скажем, в Лужниках — и, чтобы не платить за аренду склада, хранит товар в квартире, которую снимает. Это, с какой стороны ни глянь, явное нарушение, но — мелкое, вполне простительное, особенно если упомянутый человек сам все понимает и относится к представителям власти с должным уважением.

Лебезить перед этими хамоватыми мздоимцами было противно, но дело того стоило. Если бы на пороге чисто прибранной и хорошо обставленной квартиры их неласково встретил мусульманин кавказского происхождения, без определенных занятий и при этом ведущий себя, как принц крови, — о, вот тогда у них возникло бы великое множество вопросов! Правильных ответов они бы, конечно, все равно не нашли — куда им, умом не вышли! — но крови уважаемому Саламбеку попортили бы предостаточно. А ему это надо?

Если пожарник, наведываясь сюда, вел себя вполне прилично и не говорил ни слова сверх необходимого, то участковый инспектор милиции с говорящей сама за себя фамилией Наливайко был не только пьяница и взяточник, но и дурак, каких мало. «Все-таки надо у тебя, Ибрагимыч, как-нибудь обыск устроить!» — всякий раз говорил он перед уходом, задумчиво озирая горы клетчатых тюков, с которых Юнусов дважды в неделю старательно вытирал пыль, чтобы создавалось впечатление, что ими кто-то время от времени пользуется — таскает, распаковывает, снова упаковывает… Обыска Саламбек не боялся: даже перевернув квартиру вверх дном, ободрав обои и вскрыв полы, здесь невозможно было найти что-либо, кроме мусора и слежавшегося тряпья в клетчатых сумках. Он был не настолько глуп, чтобы хранить при себе атрибуты своей настоящей профессии.

А профессия у него была знатная, одна из древнейших не земле — убивать людей. Такова была ее изначальная, она же конечная, суть; слова же, которыми эта суть описывалась — солдат, партизан, диверсант, террорист, — не имели значения. Это была просто упаковка, обертка; нож можно вложить в удобные ножны или завернуть в блестящую бумажку и присобачить сверху бантик, и он от этого не перестанет быть ножом. Человека могут называть Саламбеком Юнусовым, Джафаром Бакаевым — Черным Волком или сотней других имен, но он от этого не изменится, ибо в человеке важно не имя или внешность, а дела. Дел же он совершил уже немало и намеревался совершить еще больше.