Елена Арсеньева: Лесная нимфа

Алену снова замутило. Может быть, от того, что «Лада» двигалась неровными толчками. Может быть, от страха. Ей было стыдно, что она так боится, но она боялась.

Однако об этом никто не узнает, кроме нее. Никто и никогда! Гордыня… сокрытый движитель его, вернее, ее. В смысле, Дракона. В смысле, Алены Дмитриевой.

Ни с того ни с сего она вспомнила, как Чингисхан решительно сказал: «Не сочетается. Елена Прекрасная – да. Алена… нет! И не просите».

Это было полезное воспоминание. В том смысле, что опять стало легче, словно от мимолетного аромата календулы.

Нет, это просто уму непостижимо, чем только не питаются душа и физиология женщины, даже такой, грубо говоря, умной и, мягко выражаясь, взрослой, как Алена Дмитриева!

– Высоко сижу, далеко гляжу? – со злой насмешкой проговорила она. – Русская народная сказка «Маша и медведь»? Кто бы мог подумать, что вы сказки читаете!

– Что ты несешь? – рявкнул Внеформата. – Какая еще Маша?

– Что хочу, то и несу, – обиделась Алена. – И отвяжитесь от меня. Вы дали мне время до вечера, правильно? А до вечера еще полдня. Еще даже смеркаться не начало. Поэтому успокойтесь и наберитесь терпения.

– Терпения? – спросил Внеформата, и голос его задрожал. – Пошла ты… Быстро говори, кто сидит рядом с тобой.

Алена посмотрела на Анненского и покачала головой. Это означало, что она не намерена его выдавать, – и будь что будет.

Анненский посмотрел на Алену и тоже покачал головой. Это означало, что он не намерен заставлять ее за него отдуваться.

Они не сказали друг другу ни слова, но Алене чудилось, что эхо их слов звучит в тесном салоне старой, побитой «Лады». Наконец Анненский усмехнулся, а потом протянул руку к ее телефону.

Алена передала ему трубку и сцепила пальцы, пытаясь унять их дрожь.

– Привет, Бугорок, – негромко сказал Анненский, держа трубку одной рукой, а другой чуть поворачивая руль, чтобы просочиться в щель между двумя машинами и выехать в другой ряд, который двигался вроде бы немного быстрее, чем тот, в котором зажало их. – А я думал, что ты меня узнал.

– Узнал, только глазам не поверил, – прозвучал ответ. – Привет, Кролик. Значит, это ты изуродовал мой «Лехус»?

– Извини, – сказал Анненский. – Извини, я напрасно это сделал. Но в ту минуту твоя блондиночка меня си-и-ильно разозлила. Я редко злюсь, но тут не сдержался. Можешь дать мне в морду, если тебе станет легче. У меня есть приятель – классный мастер. Он сделает ремонт, а я за него заплачу. Может быть, сойдемся на этом?

– Твой приятель из этого «Автосарая», что ли? – В голосе Внеформата пронзительно провизжало презрение. – Да у меня такие мастаки в моем сервисе парашу выносили.

Анненский быстро покосился на Алену.

«Он и правда сидел, этот Бугорок, – подумала она. – Это раз. Во-вторых, он признал, что у него был автосервис. В-третьих, он следил за нами, в самом деле следил. И сейчас он где-то здесь, он не врет».

– Ну, это ты зря, – спокойно проговорил Анненский. – Если хочешь, можешь посмотреть, как он отрихтовал мою «Ладу». И следа не найдешь. Кстати, мой «Рено», который покурочила твоя блондиночка, отладил тоже он. Поэтому он и правда отличный мастер. И чего только не знает! Я вот сегодня спросил его, отчего это у одного «Лехуса» два дня подряд аэрбеги вылетают. Он считает, что если пытаться ставить в автомобиль восстановленные подушки, до добра это не доведет. На этом самом и погорела в свое время некая фирма «Лес». Интересное название. Правда? Кстати, я слышал, что этой фирмой от нижегородской прокуратуры занимался Никита Лосев. Помнишь такого? Тогда, на берегу Ветлуги, он тебе руки заламывал. Помнишь? Ты с ним расквитался, правда, Бугорок? За все расквитался. И кто у тебя теперь на очереди? Я? Дуглас? Кто еще?

– Кролик! – взвизгнул Внеформата. – Кролик!

– Я уже давно не Кролик, – спокойно проговорил Анненский. – Уже двадцать четыре года. Понял?

И отнял от уха трубку, потому что в ней тонко и пронзительно запикали гудки.

Прошла неделя, по радио сводка погоды по-прежнему скучно пророчила: без осадков да без осадков. За Волгой горели торфяники, и воздух, особенно в безветрие, был тяжел и застоен, а ветер наносил только дым и гарь. Но вот однажды, выйдя из отделения, Наталья почувствовала, что в атмосфере что-то изменилось. Выцветшая голубизна неба сгустилась в темные тучи, все притихло, как перед грозой. Однако, начавшись ливнем, дождь вскоре стал обычным: сильным и занудным, и все, кто в первые минуты радовались ему и, запрокидывая головы, ловили капли губами, тотчас промокли и устали от него, и поругали радио за то, что, конечно, оставили зонты дома, поскольку дождя не объявляли, и подумали, что такой дождь – надолго. Пожары он, может быть, и погасит, но все, что не сгорело от солнца на огородах и садах, теперь непременно размокнет и сгниет, так и не созрев толком. А дождь все продолжался…