Анатолий Степанов - Любить и убивать

Симпатичная дамочка, чей рассказ сопровождали разнообразные движущиеся картинки, стала рассказывать, как погано живется в России и как замечательно во всем остальном мире, регулярно напоминая, что в этом безусловно виноваты власть, ее бездарная экономическая политика, а также бездействие милиции, Федеральной службы контрразведки и Генеральной прокуратуры.

И вдруг: оживленное и даже в какой-то степени кокетливое лицо ведущей дамочки вмиг преобразилось: глаза метали гневные молнии, брови сурово сошлись у переносицы, голос, уйдя на октаву ниже, возмущенно и мрачно клеймил:

— Сегодня ночью свершилось необъяснимо страшное. Наш коллега, наш товарищ, наш друг зверски убит. Уже давно смелые, острые, беспощадно разоблачающие пороки посткоммунистического общества публикации Михаила Грушина не давали спокойно существовать высокопоставленным взяточникам, всесильным мафиози, нечистым на руку банкирам…

Сырцов даванул косяка на Англичанина. Курносый носик у Коляши заострился, губы слились в тонкую линию, он слышимо и тяжело дышал.

Заглядывая в душу потрясенного зрителя предельно честными глазами, тот репортер, что полтора часа тому назад был на Краснобогатырской, темпераментно и быстро-быстро кричал в микрофон:

— Мы у дома, где свершилось преступление. Но, как обычно, милицейские чины, не позволив нам снять место преступления, не дают возможности вести наше собственное расследование, как обычно, ведущие это дело дознаватели и следователи отказываются отвечать на какие-либо вопросы… Все как обычно в этом государстве… Но нам все же удалось узнать отдельные и весьма интригующие страшные подробности. Перед тем как убить (он был задушен удавкой), Михаила Грушина зверски пытали. Мы не успокоимся, дорогие зрители, мы будем продолжать свое расследование.

Интервью с Тамарой Захаровной отпало, видимо, по ненадобности. Под завлекательную музыку пошла погода. Коляша носком блестящего узкого башмака выключил телевизор.

— Неинтересно, Коляша? — спросил Сырцов.

— Все, что ты хотел мне показать, кончилось, Жора.

— Впечатлило?

— Не то слово.

— Что делать теперь собираешься?

— Ничего.

— А я хочу кое-что предпринять.

— Что, если не секрет?

— Не секрет. Хочу взять тебя за жабры.

Коляша покинул кресло и устроился за своим суперсовременным начальническим столом. Машинально зажигая и гася многосуставчатую настольную лампу, он ждал, когда в посетительское кресло усядется Сырцов: ну как не порадеть родному человечку? Сырцов сел, положив на предназначенный ему отросток стола сжатые в замок руки. В такт постукивая ими, тихонько засвистал: «Восток — дело тонкое, Петруха!»

— Что молчишь? — не выдержал Коляша.

— Я свое сказал. А теперь музицирую, — прервавшись, сообщил Сырцов.

— Каким образом ты собираешься взять меня за жабры?

— Элементарно. Или ты говоришь мне все, что тебе известно от покойной Елагиной, или я по долгу добропорядочного и законопослушного гражданина буду вынужден поставить в известность представителя правоохранительных органов подполковника Махова о твоем вчерашнем противоестественно жгучем интересе к сегодняшнему покойнику журналисту Михаилу Грушину.

Теперь Коляша тыкал пальцем в клавиши многоцелевого телефонного аппарата фирмы «Панасоник». Потыкал, потыкал и додумался:

— Мы с тобой в равном положении. Насколько мне известно, и ты проявлял к покойнику определенный интерес.

— Не скажи, Англичанин. Налицо большая разница.

— Разницы я не вижу.

— Жаль. Все чрезвычайно просто, Коля. Грушина пытали. Какие бы ты доводы ни приводил, что бы ты ни утверждал, Махов никогда не поверит, что я, бывший мент Георгий Сырцов, стараясь выведать определенные сведения, орудовал раскаленным утюгом. А в том, что ты, бывший уголовник Николай Сергеев, при надобности мог пойти на такое, он просто убежден.

— Ты что, действительно веришь, что я пытал Мишаню?

— А какое это имеет значение?

— Большое. Мы с тобой не раз и не два играли в одной команде…

— Вот это меня больше всего и огорчает, — признался Сырцов. — Как дурачок, я надеялся, что после этого ты не станешь играть в запрещенные игры. А ты опять полез в дерьмо, в вонь, в преступление.

— Я не совершил никакого преступления.

— Но собираешься совершить. Зачем тебе Ксения Логунова?

— Мне необходимо, чтобы она подтвердила кое-какие наши соображения.

— А если не подтвердит? И ее — утюгом?