Анатолий Степанов - Любить и убивать

Вздохнув, Сырцов кинул книжку в сумку и сделал все как было. Пробегать в спешке по рядам Машиных знакомцев — бессмысленно. Эти ряды следовало изучать под микроскопом, но бодливой корове Бог рогов не дает. На всякий случай позаимствовав визитку владелицы сумки, Сырцов вздохнул еще раз и чисто автоматически сунул руку за противосолнечный щиток над баранкой. На ощупь понял: магнитофонная кассета. Сырцов извлек ее и осмотрел. Кассета как кассета. Ее бы послушать. Но в «хонде» не было магнитофона, только радиоприемник. Тем более интересно: не Фреди же Меркури с группой «Куин» на пленочке записан, а нечто более важное, что необходимо иметь под рукой.

Сырцов вздохнул в третий раз, вернул на место кассету, осмотрелся внимательно — все ли в порядке? — вылез, закрыл «хонду» и направился к своей распрекрасной «девятке».

И в «девятке» не было магнитофона. Погоревав по этому поводу, Сырцов включил мотор и, поплутав среди автомобилей, выбрался на Старокалужское шоссе.

Он ни о чем не думал. Полученная информация отложилась в нем до востребования. Он крутил баранку и насвистывал песенку о художнике, который рисует дождь.

Телефон верещал как резаный поросенок. Верещал, когда он подходил к двери, верещал, когда он открывал ее, верещал, когда он, суетясь, рванулся к нему. Но как только Сырцов поднял трубку, — замолк. Звучали, как тик в больном зубе, короткие гудки. И слава Богу.

Сырцов с солдатской аккуратностью пристроил на вешалку брюки и блейзер, поставил в ящик башмаки, стянул с себя и сложил так, чтобы не заминалась на груди, фуфайку. Освобожденно шлепая голыми ступнями по кафелю, прошел в ванную — для легкого омовения. Отрегулировал воду, чтобы была не холодная, не горячая, а теплая, подставил башку под струю и от удовольствия прикрыл глаза. Вода долбила затылок, скатываясь за ушами к углам рта.

Конечно же, именно сейчас телефону вторично понадобилось ударить в затяжной набат. Матерясь и вытирая волосы полотенцем, он добрался до трубки на четвертом звонке.

— Зачем, зачем вы приходили к нему, Георгий? — не спросил — осудил ломкий голос Светланы Дмитриевны.

— К кому же он приходил? Надо полагать, к отставной козы барабанщику, к сиятельному отставнику-папашке.

— К кому? Ко многим приходил и от многих уходил.

— Вы кривляетесь! Вы знаете, знаете к кому! Он старый, больной, на грани маразма человек. Единственное, что ему сохраняет жизнь, — это покой. А вы, вы…

— Вот что, Светлана Дмитриевна. Я действую так, как мне подсказывают сложившиеся обстоятельства и опыт. Или вообще не действую. К счастью, я забыл у вас концерт — мы друг другу ничего не должны. Даю вам сломи: то, что я узнал от вас, останется тайной для кого бы то ни было. Извините. Покойной ночи.

— Не кладите трубку! Не кладите трубку! — умоляя, потребовала Светлана Дмитриевна. Изображать из себя целку-невидимку, бросать трубку для того, чтобы она им час перезвонила?

— Что вы мне хотите сказать, Светлана Дмитриевна? Коротко, конкретно, окончательно.

— Не знаю, — проблеяли на том конце провода. — Нет, конечно же знаю. Не бросайте меня, Георгий.

— Я не муж, не любовник, — нарочно грубо сказал Сырцов. — Каким образом я могу вас бросить?

— Вы издеваетесь надо мной. — И Светлана Дмитриевна, естественно, тихо заплакала: единственная в данном положении возможность наступать. Он, стоя посреди комнаты с трубкой у уха, от ярости затопал босыми ногами.

— Чтобы вам не терпеть издевательств, давайте расстанемся. Навсегда.

— Я не хочу, — прорыдала трубка.

— Тогда какого черта звоните по прослушиваемому телефону?

— Просто очень жалко его.

— Птичку жалко! — ни к селу, ни к городу вспомнил «Кавказскую пленницу» Сырцов.

— Вы один? — вдруг спросила она.

— А я один, совсем один, с своим здоровым коллективом! — еще одну классическую кинокомедию вспомнил Сырцов.

— Давайте сегодня ничего не будем решать, Георгий. Мы взволнованы…

— Вы взволнованы, — перебил он.

— Вы перебиваете, значит, взволнованы и вы, — разумно возразила она. — Завтра созвонимся, встретимся и обо всем поговорим. Будьте так добры, согласитесь! Вы согласны?

— До завтра, — сказал Сырцов и положил трубку. Лихорадочно напевая опять же классическое, но уже из шлягера: «Завтра, это будет завтра!», он без удовольствия домылся, влез в легкие светлые штаны и джинсовую рубаху, поставил чайник и сел на тахту ждать. Ждать, когда чайник закипит и когда объявится светская дама Маша.