Фред Варгас - Мертвые, вставайте!

Люсьен постепенно успокаивался. Дыхание его становилось ровным. Вандузлер принял свой облик полицейского: угрожающий нос, глаза, глубоко ушедшие под брови. Он поедал хлеб из принесенной Матиасом корзинки.

– В любом случае, – сказал Марк, судорожно пытавшийся собраться с мыслями, – к нашему делу это не имеет никакого отношения. Критиков укокошили больше чем через год после представления «Электры». Да еще и наркотики. Надо полагать, полицейские знали, о чем говорили.

– Не валяй дурака, Марк, – нетерпеливо вмешался Люсьен. – Молодой Кристоф Домпьер им не поверил. Думаешь, он был ослеплен сыновней любовью? Может быть. Но спустя пятнадцать лет, когда убили Софию, он опять появляется и ищет новый след. Помнишь, как он говорил о своей «ничтожной маленькой вере»?

– Если пятнадцать лет назад он ошибался, – сказал Марк, – то мог ошибаться и три дня назад.

– Но тогда бы его не убили, – возразил Вандузлер. – Тех, кто ошибается, не убивают. Убивают тех, кто оказался прав.

Люсьен кивнул и широким движением собрал с тарелки соус. Марк вздохнул. Кажется, в последнее время он стал медленно соображать, и это ему не нравилось.

– Домпьер оказался прав, – подхватил Люсьен. – Так что и пятнадцать лет назад он не ошибся.

– Прав в чем?

– В том, что на Софию напал статист. И если тебя интересует мое мнение, его отец знал, кто именно, и сказал ему. Может быть, он с ним столкнулся, когда тот выбегал из уборной с маской в руках. Вот почему на следующий день этот статист не явился на представление. Он боялся, что его узнали. Должно быть, Кристоф знал только, что его отцу было известно, кто именно напал на Софию. И что в отличие от Фремонвиля Даниэль Домпьер никогда не торговал кокаином. Три пакетика за каминной плиткой – не маловато ли для наркодилера? Сын обо всем рассказал полицейским. Но театральное происшествие, случившееся больше года назад, полицию не заинтересовало. Делом занималась бригада по борьбе с наркотиками, и нападение на Софию ничего для них не значило. Тогда Домпьеру-сыну пришлось отступиться. Но когда убили Софию, он вновь закусил удила. Для него дело не было закрыто. Он всегда верил, что его отца и Фремонвиля убили не из-за кокаина, а потому что по воле случая они вновь столкнулись с насильником, напавшим на Софию. И тот их застрелил, чтобы они не проболтались. Надо думать, для него это было чертовски важно.

– Твоя история не выдерживает критики, – возразил Марк. – Почему тот тип не убил их сразу?

– Потому что у типа наверняка было сценическое имя. Если тебя зовут Роже Буден, ты захочешь сменить имя хотя бы на Франка Дельнера или на другое имя, которое нравится постановщику. Так что тип укрылся за псевдонимом и жил спокойно. Кто догадается, что Франк Дельнер – это Роже Буден?

– И при чем тут его дерьмовый псевдоним?

– Ты сегодня нервный, Марк. Представь себе, что больше чем через год тип сталкивается с Дом-пьером, но уже под своим настоящим именем! Выбора нет, и он убирает их обоих, Домпьера и его приятеля, наверняка посвященного в тайну. Он знает, что Фремонвиль дилер, и для него это очень кстати. Он подкидывает Домпьеру три пакетика кокаина, полиция заглатывает наживку, и дело передают в отдел по борьбе с наркотиками.

– А зачем твоему Будену-Дельнеру четырнадцать лет спустя убивать Софию, раз София его не опознала?

Раскрасневшийся Люсьен нырнул в пластиковый пакет, положенный им на стул.

– Постой, старина,

Порывшись секунду в ворохе бумаг, он выудил из него стянутый резинкой рулон. Вандузлер смотрел на него, не скрывая своего восхищения. Люсь-ену выпал счастливый случай, но Люсьен этот случай ловко заарканил.

– В общем, я был совершенно сбит с толку, – сказал Люсьен. – Дама Рашель, впрочем, тоже. Она разволновалась, роясь в воспоминаниях. Об убийстве Кристофа Домпьера она не знала, и, сам понимаешь, я ей ничего не сказал. В десять часов, чтобы взбодриться, мы решили выпить по чашечке кофе. И потом, это все очень мило, но я по-прежнему думал о своих военных дневниках. По-человечески ты должен меня понять.

– Понимаю, – сказал Марк.

– Рашель де Фремонвиль изо всех сил пыталась вспомнить, куда они задевались, но все без толку, дневники исчезли бесследно. И вот она пьет кофе и вдруг слегка вскрикивает. Знаешь, такое слабое волшебное восклицание, как в старом фильме. Она вспоминает, что ее муж, который очень дорожил этими семью записными книжками, из предосторожности дал их переснять своему газетному фотографу. Потому что бумага там была плохого качества и начинала портиться, крошиться. Она говорит, вдруг, на мое счастье, фотограф сохранил отпечатки или негативы фотографий, с которыми ему пришлось немало повозиться. Дневники писались карандашом, и переснимать их было нелегко. Она дала мне адрес фотографа, слава богу, в Париже, и я поехал прямо к нему. Он был дома, проявлял снимки. Ему всего лет пятьдесят, он работает по-прежнему. Держись крепче, Марк, дружище: у него сохранились негативы, и он их для меня проявит! Кроме шуток.