Юлиан Семенов - Огарева, 6. Повести

- У поэтов иначе.

- Не может быть.

- Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.

- Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.

- Нет. Сердце - оно и на заводе и дома одинаковое.

- Разное, - возразил Садчиков. - Завод - он т-только называется так холодно, а ведь это люди. Завод - это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы - великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь - какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.

- Сами говорили, что мои стихи нравятся…

- Говорил.

- Значит, обманывали?

- Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала. Скажи, не так?

Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.

Около ресторана «Баку» Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и негромко сказал:

- Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.

- Извинились перед ним?

- Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство накатать.

- Еще чего! - рассердился Садчиков. - Объяснить н-надо человеку, а не протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?

- Да.

- Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? - спросил Садчиков Леньку.

- Люблю.

- Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.

- А я - икарийские игры.

- Губу покажи, - попросил Садчиков.

Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.

- Ну, из-звини, - сказал Садчиков. - Губа у тебя не дура.

Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:

- Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный; девки небось мрут, да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и ошибиться…

Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.

- Водку пьете, чертенята? - спрашивал он. - С девками небось балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой модный, а я - как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно, ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет, от нее голова туманится, Читушка.

Чита недоуменно посмотрел на Сударя и с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. Сударь шел нахмурившись и, когда увидел прыгающую от еле сдерживаемого смеха Читину морду, раздул ноздри и бешено повел глазами.

- Гуляй отсюда, - сказал он негромко, - киря. Слышал, что говорят, или нет?

- Пущай он у тебя поспит, - сказал Прохор, - отдохнуть вам, ребятки, надо. Ты сегодня, Читушка, к девкам не ходи, ладно? Завтра к девкам пойдешь, Читушка, завтра.

- Чего ты обо мне печешься? - спросил Чита. - Сам не маленький.

- А ты мне «ты» не говори, - сказал Прохор улыбчиво, - ты мне «вы» должен говорить.

- Это почему?

- Потому что я умный, а ты молодой.

- Нa ключи, - сказал Сударь, - иди домой, я скоро буду. Разговор есть.

Чита бросил ключи в карман, остановил такси, сел рядом с шофером и сказал:

- Поехали домой, шеф.

- Адрес какой?

Чита секунду колебался: куда ехать? Домой, к Надьке или все-таки к Сударю? Подумав, он решил ехать к Сударю. Он решил так потому, что спать одному страшно, а Надька, стерва, наверное, с тем парнем. С Сударем не страшно, он сильный, как бык, ему все до лампочки. Счастливый человек.

- Сань, ты только слушай, что я говорю-то, я ведь дело тебе говорю, как брату, - честно, от всей души. Ты только сам посуди: он один живет, профессор этот. Гальяновский Иван Семенович. На стенах у него - картины и иконы. Картины - дерьмо, одни бабы в черных платьях. В них ценность только одна, что старые они. Ну и иконки - тоже старинные. Ты бритвочкой картинки-то жик, жик - в трубочку и в чемоданчик, а иконки - в другой. Внизу Витька, ему в кузовочек забросил и прямым ходом к музыканту. А у того ничего не бери, только скрыпочку возьми. Она старенькая тоже, скрыпочка-то. Вишь, до чего людишки додумались: старье в вещах ценят, а в человецех - отнюдь нет. А чтоб потом мусора не думали чего - ты пару костюмчиков, часики там, цацки золотенькие хап - в третий чемоданчик. Профессор-то этот самый, хирург, он один живет. Жена у него померла, а детей нет. И скрыпач тоже один, его жена песни поет, сейчас улетела она за границу, за океан. Ты его тоже молоточком. Чтоб без свидетелей. Тебе иначе нельзя: милиционер на тебе висит, так или иначе - вышка, если заметут. А так - дверку замкнул тихонечко да и ушел. Недельку трупики полежат, а нынче жара стоит - пусть они, мусора-то, ищут следов. Там вонь будет, следов не будет, Санечка. Я все на ихних учебниках проверил, на криминалистических.