Юлиан Семенов - Огарева, 6. Повести

В ту субботу Садчиков пришел на совершенно безлюдную платформу в двенадцать: он заблудился в лесу и с трудом вышел к железной дороге, освещая фонариком еле заметную тропку. Две корзины были полны грибами, и он думал, как дотащить их до дома, - на метро он явно опоздал, на такси денег нет, а топать через весь город с двумя тяжелыми корзинами - годы не те.

- Белые есть? - спросила кассирша, протягивая ему билет.

- Мало. Подберезовики все больше, а б-боровик уже сошел.

Почувствовав, что за спиной стоит человек, Садчиков отодвинулся от окошка кассы.

- Тоже грибник? - спросила кассирша. - Чего вы сегодня все так поздно?

- Кто по грибы, а кто по рыбу, - ответил человек и дребезжаще, по-стариковски добро рассмеялся.

- Есть рыба-то?

- Да есть маненько. Мне билетик, гражданочка.

- Куда?

Садчиков поднял корзину и обернулся, чтобы идти на платформу, - желтый глаз электрички уже светился в ночи. Он только одно мгновение видел рыбака и сразу же узнал Пименова. Сейчас Пименов был совсем другим - маленьким, уютным, добрым, усатым дедушкой.

Стоя на платформе и наблюдая за тем, как Пименов, поправив спиннинг, вскинул на спину рюкзак, Садчиков думал:

«Милиции-то здесь нет. Впрочем, зачем мне милиция? Уж кого-кого, а этого я сам прихвачу».

Он подошел к Пименову, взял его под руку и сказал:

- Вик-ктор Петрович, а м-мы вас обыскались… Уху п-придется в т-тюрьме варить.

Пименов удивленно обернулся к Садчикову.

- Вы о чем, гражданин? - спросил он, и Садчиков увидел, как в острых его глазах, освещенных сильным прожектором приближающейся электрички, взметнулось что-то быстрое и яркое. - Вы чего?

Садчиков не успел ответить: он ощутил сильный удар в шею и полетел под колеса электрички. Он услышал пронзительный скрип тормозов, потом услышал свой крик, и потом все кончилось тишиной.

Костенко никак не мог надеть туфли: его трясло, как в детстве, когда он болел малярией.

Его продолжало трясти и когда он приехал на Быковский аэродром. Инспектора уголовного розыска, допросившие кассиршу, сообщили, что «рыбак», как ей помнится, брал билет до Быкова.

Работники аэродрома, вместе с которыми Костенко просматривал рейсовые ведомости с заполненными фамилиями, сидели тихие и удивленно переглядывались. Землистое лицо полковника плясало и дергалось, а кончики пальцев были неестественно белыми.

- Палетов, - с трудом сказал он, ткнув пальцем в фамилию, - который в Пермь улетел… Кто оформлял ему билет?

- Я, - испуганно ответила молоденькая девушка.

- Старик с усами?

- Я не помню. Нет, погодите. Это военный. Он еще конфетами меня угостил.

- Старый?

- Молодой, - еще более испуганно ответила девушка.

Костенко долго доставал из кармана фотографию Пименова. Он разложил на столе портреты Пименова - с пририсованными усами; бритого наголо; без усов.

- Т-такой человек у вас был? - спросил Костенко. - Смотрите внимательно.

- У меня вот этот купил билет до Свердловска, - сказала пожилая кассирша с высокой белой прической и тронула мизинцем портрет, на котором Пименов был с усами. - Тушеров по фамилии.

- Когда ушел самолет?

- Два часа назад.

- Когда он прибудет в Свердловск?

- Через полтора часа.

Костенко вдруг испуганно поднялся.

- Самолет нигде посадки не делает?

- Нет, это прямой рейс.

Когда в пять утра пришло сообщение, что бригада свердловского угрозыска задержала Пименова в аэропорту, Костенко, по-прежнему чувствуя сильный озноб, вышел из министерства на улицу Огарева. Он остановил такси и сказал:

- Продай бутылку, шеф…

Таксист испуганно посмотрел на большое здание МВД, казавшееся в рассветных сумерках серым и тяжелым.

- Откуда у меня? Нету у меня бутылки.

- Поехали на вокзалы.

Около Казанского, на стоянке, Костенко купил четвертинку, выпил из горлышка и почувствовал, как проходит противная дрожь. Его охватила вдруг ватная усталость, словно бы он сбросил со спины громадную, тяжелую поклажу, которую долго-долго нес. Он вошел в большое, просыпающееся помещение вокзала и сел на скамейку возле женщины, укачивающей мальчика.

Костенко вдруг вспомнил маслята, которые валялись на платформе, и большую плетеную корзину, и бесформенное кровавое месиво, укрытое брезентом, а потом перед ним возникло лицо Садчикова, и он заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.

- Тише ты, - зло сказала женщина, - ребенка разбудишь…

Апрель 1972 г.