Жорж Сименон - Время Анаис

— Вы уверены, что все это вам пришлось не по душе?

— Что именно? Париж?

— То, что вы называете черным. Неприглядные дела, безликая толпа, подозрительные гостиницы, кусок скверной колбасы на ужин в обществе какой-нибудь дешевки…

Бош внимательно посмотрел на профессора и не смог сдержать лукавой улыбки.

— Как вы догадались? — спросил он несколько смущенно.

— Словом, черный период длился у вас свыше пяти лет?

— Около того. Я считал себя несчастным и решил, что однажды возьму реванш.

— В отношении кого?

— В отношении общепринятых правил!

Других слов он подобрать не смог и произнес эту фразу, сделав неясный жест, обозначивший как бы весь мир, окружавший его. Сам-то он отлично понимал, что хочет сказать: он всего лишь бедняк, один из многих, очутившийся в чреве большого города, а над ним и вокруг — огромный бездушный механизм. В этом мире те, кто понял его движущие принципы и приноравливался, в конечном счете вознаграждаются. Надо только уметь набить себе цену. Остальным остается одно — копошиться во мраке, пока не угодят в ловушку.

Альберу захотелось порассуждать на эту тему, ведь именно в такую ловушку он попал и сам. Однако объяснить это гораздо труднее, чем все остальное. И опаснее. Допустим, профессор не таков, как другие. Но, во-первых, захочет ли он понять его? А во-вторых, кроме него в аудитории находятся студенты, ассистент, еще некто неопределенного возраста, который, видно, будет настаивать на том, чтобы объявить Альбера сумасшедшим.

Профессор во многом идет навстречу, поэтому разумнее несколько отступить, давать менее компрометирующие ответы. Жаль, если он их недостаточно точно формулировал.

— Я понимаю, господин профессор, что мои объяснения не очень удачны. На самом деле в течение этих черных, как я их называю, лет я был не столь несчастен, как в последние два года, озаренные искусственным светом, светом неоновых реклам. Я жил на набережной Отей в прекрасной квартире, чистой и светлой, со вкусом обставленной. Окна выходили на Сену. И все же не раз вспоминал я нашу меблированную комнату на улице Бержер, служившую и спальней, и столовой, где шторы на окнах лет десять или пятнадцать не стирали… Иногда воскресным утром, когда оставался дома один, потому что идти было некуда, я смотрел на противоположный берег. Там находится квартал Жавель — бедный и жалкий, где в одной комнате живут по пять-шесть человек. И все же я им завидовал. Не по этой ли причине богачи посещают неказистые бистро, танцульки на улице Лапп и другие заведения такого же рода?

Профессор снова улыбнулся.

— Продолжайте.

— Лучше вы задавайте мне вопросы, а то я уж и не знаю, о чем рассказывать.

Бош решил проявить благоразумие и не лезть на рожон.

Ни в кабинете судебного следователя, ни у комиссара о преступлении не говорилось ни слова. Да и профессор не упомянул о нем ни разу, и Бош искренне полагал, что никакой западни тут нет. Для профессора, как и для него самого, смерть Сержа Николя, выстрел из револьвера и двадцать два удара кочергой были лишь второстепенными деталями. Главное заключалось в том, чтобы установить, что творилось в душе Альбера Боша.

Любопытное дело: профессор делал упор на сексуальной стороне проблемы, между тем как Базен, касаясь ее, испытывал какую-то неловкость, а метр Уар, казалось, и вовсе скучал, когда заходил такой разговор. Альбера зачастую удивляла подобная стыдливость, стремление касаться этой области как бы мимоходом, невзначай, хотя сексуальное поведение мужчины или женщины так важно.

Здесь это понимали. Очередной вопрос, который услышал Альбер, был настолько необычен, что он засомневался: уж не знакомы ли профессору те же проблемы, что мучили его самого.

— Вступали ли вы в интимные отношения с другими женщинами, помимо продажных и вашей жены?

— Дважды. Нет, точнее, трижды.

— Все произошло надлежащим образом?

— Нет.

— Скажите, почему.

— В первый раз это случилось в Гро, летом, отец был еще тогда жив. Среди отдыхающих появилась одна молодая женщина из Лиможа, жена обувного фабриканта. Муж приезжал в субботу и оставался до понедельника. Я ее несколько раз катал на отцовской лодке.

— Принадлежала ли дама к тому типу женщин, которые вас привлекают?

— Да, она была довольно крупной, полные ноги. Носила шорты. Я знал, что нравлюсь ей. Она снимала второй этаж недалеко от пляжа, и я не раз встречал ее и провожал домой. Днем с ней был ребенок, ночью она оставляла его на попечение домохозяина. Однажды вечером я обнял ее, и мы пошли, прижимаясь друг к другу. Она пригласила меня к себе. Ребенок спал в соседней комнате. Она сняла покрывало и начала раздеваться. Я понял: она ждет, что я последую ее примеру. Мы легли, и немного погодя я почувствовал, что ни на что не способен.