Жорж Сименон - Время Анаис

Франсуаза была дочерью почтмейстера, довольно смазливой. В городке все это отмечали. Но разве у нее был такой живот и такие ноги, как у Анаис?

Альбер не мог себе представить, что снимет с Франсуазы платье и ляжет с нею в постель. Наверняка она мечтала о красивой свадьбе с посещением мэрии и венчанием в церкви, а затем свадебным путешествием, по возвращении из которого их ждал бы дом — полная чаша.

У Анаис не было таких мечтаний. У нее был живот, к которому Альбер в течение многих лет мечтал прижаться, который мог бы поглотить всех мужчин.

Никто бы его не понял и не одобрил, если бы он решил жить с Анаис, если бы заявил, что намерен отыскать ее в дальнем конце пляжа или в лощинке возле канала.

Но разве другие, в их числе и его отец, не были движимы тем же желанием, что и он? Чего же они стыдились, если и их преследовал тот же образ?

Правда, он стыдился и сам. Разумеется, потому, что о его тайном желании могли узнать другие. Не забыть бы объяснить все это завтра профессору. Ведь если бы ему не было стыдно, он остался бы в Гро. Жил бы в бараке, как другие рыбаки, у него тоже была бы лодка. И Анаис. Надо было бы лишь договориться, чтобы она вела хозяйство.

Окажись он способен на такой шаг, разве пришло бы ему в голову ехать в Париж?

«Твой отец умер, малыш. Теперь ты глава семьи. Нужно взять на себя бремя ответственности, подобрать себе занятие…»

Так проникновенно твердили ему в день похорон, а вечером все, кто разглагольствовал, упились в стельку. Некоторые, возвращаясь по набережной к себе домой, горланили песни…

— Я объясню вам, господин профессор…

Я объясню вам…

Профессор уселся на свой стул, пристально вглядываясь в лицо пациента. На этот раз взгляд его не смущал Боша. Увидев, что в аудитории появилось два студента, в том числе китаец, Альбер обрадовался. Он не был уверен, что пришли они ради него, но такая возможность не исключалась, и это радовало.

— Я поразмыслил над тем, что я вам вчера сказал. Почти уверен: если бы мне не было стыдно, я никогда бы не уехал из Гро-дю-Руа и стал бы жить с Анаис.

— Стыдно чего?

— Стыдно поступать не так, как другие.

По-видимому, мысль эта заинтересовала профессора.

Надо воспользоваться случаем.

— Объясните, пожалуйста, как же, по-вашему, поступают другие?

— Следуют общепринятым правилам, вернее, делают вид, что следуют, поскольку все лгут. Мой отец был так называемым честным человеком, но все же и он жил с Анаис. Посещение господином Озилем Сержа Николя тоже открыло мне глаза на многое.

— Когда это с вами произошло?

— Несколько недель, назад. Это меня вывело из себя. Господин Озиль прикидывался другом Сержа Николя, но в действительности именно он заправлял всеми делами. В Монпелье тоже есть свой Озиль. Такой же жирный, холеный. Фабрикант аперитивов, очень богатый. Посетителей богаче его в нашем доме не бывало. Каждому южанину известно, что господину Барукану, как он себя называет, никогда не хотелось стать депутатом или сенатором, но не кто иной, как он, избирает людей, нужных ему в палате депутатов. Теперь вы понимаете, к чему я клоню? Приезжая к нам, господин Барукан выходил из большого автомобиля, которым управлял важный шофер, а потом с моим отцом поднимался на террасу кафе Жюстена, где они о чем-то говорили за закрытыми дверьми. После таких визитов в течение нескольких недель мы жили на широкую ногу. Один раз мне даже купили новый костюм, которого я и не просил.

— Что же вы из этого заключаете?

— Мой отец ловчил. Вот и все. Тогда все очень просто…

Что же именно просто? Накануне в постели Альберу все представлялось яснее. В том, что он говорил сегодня, нашли отражение некоторые из тех мыслей, что приходили ему в голову, когда, после улицы Дарю, он несся в автомобиле сквозь рассыпающийся звездами дождь, чтобы очутиться в энгранском трактире.

— Вы тоже приехали в Париж, чтобы ловчить?

— Я так не думал. Я хотел добиться какого-то положения. Хотел хорошо одеваться, приобрести машину, посещать приличные рестораны, где бы смог расплачиваться, небрежно швыряя крупные купюры.

— Зачем?

— Мне надо было сделать выбор.

— Или Париж, или жизнь с Анаис в Гро-дю-Руа?

— Примерно так. Разумеется, когда я упоминаю про Анаис, то имею в виду не только ее.

— Понимаю, это некий символ.

— Да, если хотите. Тогда начинался второй период в моей жизни, черный период. Я знаю, и в Париже бывает лето, а солнечных дней больше, чем дождливых. Однако все мои парижские воспоминания окрашены в черный цвет, мне вспоминаются мрачные заведения, всякого рода неприглядные дела. Когда я, впервые приехав в Париж, вышел из вагона — это было зимой, в пять часов утра, — меня охватило такое отчаяние, что я готов был тотчас повернуть назад.