Анатолий Афанасьев - Одиночество героя

— Почему же? — улыбнулась покровительственно. — Я бывала в тех ваших прекрасных мирах, понимаю, о чем вы говорите. Там действительно деньги ничего не значат, потому что их ни у кого нет. Там люди ради пропитания роются на помойках и бегут сдавать пустую посуду, чтобы купить молока на обед. Иван Алексеевич, даже за компанию с вами меня туда не тянет.

Славно, содержательно посудачили.

В машине я спросил:

— Куда везти?

— Наверное, к вам? Отрабатывать аванс?

Она не шутила, смотрела дерзко. У меня, чего греха таить, мелькнула подленькая мысль — согласиться. Но воля-то у меня железная еще с советских времен.

— Это не к спеху. Отвезу пока к родителям. Надо же их успокоить.

До ее дома рукой подать — улица Доватора.

Ну углу Профсоюзной неожиданно влипли в пробку. Минут десять ползли по черепашьи. Закурили. Удобный момент, чтобы прояснить кое-какие темные места.

— Думаю, тебе надо уехать, Оля, — сказал я как о чем-то само собой разумеющемся.

— Куда?

— Из Москвы уехать. Слинять, как у вас говорят.

— Зачем, Иван Алексеевич?

— Мне показалось, ты уже нахлебалась этой грязи.

— Приглашаете в Европу?

— В Европу не в Европу, а к родным в Таганрог могу отправить. Отсидишься. Спрячешься. Подышишь чистым воздухом.

Какой-то безумный «Мерседес», набитый молодняком, как тараканами, попер из пробки на тротуар, чудом не задев мне крыло. Я выругался сквозь зубы.

— Иван Алексеевич, — нежным голоском пропела Оленька. — Разрешите задать очень личный вопрос?

— Пожалуйста.

— Вы что, влюбились в меня?

— Что ты подразумеваешь под этим словом?

— Ну, когда пожилой мужчина хочет трахнуть молоденькую девушку, но робеет. Что-то вроде этого.

— В этом смысле, скорее всего, да, влюбился. Для тебя это важно?

— Может быть…

Я собирался подвезти Олю до дома, высадить и сразу уехать, но получилось иначе. Ее родители как раз выгружали товар из желтого пикапа, Оля к ним подбежала, что-то напела и привела ко мне. Я вылез из «жигуленка» и, честно говоря, не знал, как себя вести. Растерялся. Ее мамочка — полная, цветущая женщина с пухлыми щеками, круглым лицом и сияющими глазами — понравилась мне с первого взгляда, чем-то напомнила сестру Жанну. Отец — по словам Оли, бывший писатель — произвел сложное впечатление: бородатый мужик лет пятидесяти, высокий, сутулый, с унылым выражением лица, в казенного вида ватнике, двигался он как-то боком и при этом смотрел себе под ноги, словно что-то выискивая. В его манере держаться было что-то механическое, нарочитое, впрочем, я живых писателей раньше не встречал, может, им такими и полагается быть, немного не в себе. Тем более писателю-челноку.

Оля нас познакомила, и я по очереди пожал пухлую ладошку Галины Павловны и сухую, костистую длань Валентина Гаратовича.

Оля меня так представила:

— Мой новый друг, Иван Алексеевич. Он покровитель всех несчастных, обездоленных девушек.

— Ольга! — одернула мать, дружески мне улыбаясь. И она, и ее муж-писатель вели себя так, будто их дочь вернулась из института, а не отсутствовала несколько суток неизвестно где. Светские манеры. Правда, писатель не удержал кривой ухмылки, которая свидетельствовала о том, что он видит меня насквозь и не считает подходящей компанией для дочери.

— Иван Алексеевич, — капризно протянула Оля, — вы поможете нам разгрузиться?

В следующие полчаса мы вчетвером перетащили с десяток тяжеленных тюков сначала в лифт, а потом в квартиру на шестом этаже. Галина Павловна порывалась мне помогать, лезла под руку и сильно мешала, зато Оленька с угрюмым видом сообщила, что девушкам ее возраста носить такие тяжести противопоказано, если они хотят нарожать здоровых детишек. Транспортировка товара сопровождалась, кроме того, злобными репликами соседей, собравшихся на лестничной клетке в ожидании лифта. Самое мягкое: «Никак не наторгуются, мерзавцы! До людей им дела нет».

Это произнесла согбенная, сухопарая старуха, закутанная до бровей платком, копия бабы Розы из моего дома. Такие старухи вечно всем недовольны, хоть засыпь их пряниками. Двужильная, кстати, порода, не поддающаяся никакому внушению. Напрасно надеется Хакамада, что они скоро вымрут, и сразу наступит капиталистический рай.

Прихожая в квартире Олиной семьи напоминала подсобку в магазине, впрочем, как все жилища бывших интеллигентов, которым пришлось заняться свободной торговлей.

Зато на кухне чувствовалась уверенная женская рука: матовый блеск полок, сияние фарфора и металлических кастрюль. Собрав наскоро чай, Галина Павловна увела дочь в комнату, чтобы о чем-то с ней пошептаться, и мы с Валентином Гаратовичем, оставшись одни, одинаково ощутили некоторую неловкость.