Он обращался с ней варварски. Заставлял, как многие таборные цыгане-мужчины, с утра до поздней ночи клянчить милостыню на вокзалах, базарах и других людных местах, заставлял воровать (впрочем, этому ремеслу она была обучена и прежде), бил, если она приносила ему мало денег.
Рита безропотно сносила издевательства и побои — постоянная, рабски преданная, безответная.
Когда Феофан получил пять лет за участие в преступных делах ротмистра Унарокова, она ждала барона. Наскребла денег, переселилась в Алтайский край, где он отбывал свой срок.
Здесь, в Дербенте, они обосновались три года назад, и Рита вздохнула свободнее. Барон стал несравненно мягче, чем прежде, а та жизнь, которую они вели, жизнь, по-прежнему несовместимая с требованиями закона, поскольку Феофан снова взялся за прежнее, не умея ничего другого, хоть и отдаленно, но все же походила на добропорядочное существование: они купили домик, Рита завела нехитрое хозяйство — огород, куры, свиньи.
В глубине души Рита, жалкая, неграмотная Рита, у которой не было ничего, кроме ее красоты и терпения, мечтала о том времени, когда ей удастся оторвать Феофана от уголовной среды и темных дел, удастся уговорить его жить спокойно и честно. С детства теплилась в ней где-то под спудом эта неосознанная мечта по чистой жизни, которая со временем, с годами, принимала все более ясные, конкретные очертания.
И она видела: самым главным, самым страшным препятствием к этому был отвратительный ей старикашка Омар Садык, который, точно паук, впился в Феофана, с каждым днем приобретая над ним все большую власть.
Она многое знала. Поначалу Садык опасался ее, но, видно, поняв, как самоотверженно, до гробовой доски, предана цыганка грубоватому и в общем-то бесхарактерному Феофану, перестал стесняться и не обращал внимания на ее присутствие.
Теперь все кончилось! Ничего больше не будет! Она знала, она ощущала своим женским чутьем, что старик принесет беду в ее непрочное цыганское счастье.
Она брела по усыпанной камнями тропе, обдирая ноги и не чувствуя боли. По лицу ее катились злые слезы обиды и гнева, развязавшиеся во время скачки волосы развевались на ветру, продувавшем теснину, и только одно чувство, одна страсть владела сейчас ее смятенной душой — отомстить!
Отомстить старику любой ценой!
Когда она, обессилевшая, грязная (несколько раз падала по дороге), с опухшим от слез лицом, на котором — по-прежнему горели яростным мстительным огнем большие черные глаза, появилась у ворот управления, ее вначале не пустили.
— Куда, куда, красотка! — загородил ей дорогу дежурный. — Да ты уж не пьяна ли?
— Пусти, слышь! Мне — к самому главному! Пусти, ну!
— Ни больше, ни меньше, как к самому главному? — дежурный засветил карманный фонарик, разглядывая странную посетительницу. И, видимо, заподозрив неладное, спросил уже более серьезным тоном: — А ты кто такая? От куда?
— Заявить я… заявить надо!.. Да пошел ты… — далее последовало непечатное, и Рита, обнаружив неожиданную силу, оттолкнула дежурного, потеряв равновесие, тот едва не упал со ступенек, на которых стоял, загораживая перед ней вход.
Хлопнув дверью так, что задребезжали стекла, разъяренная цыганка ворвалась в вестибюль. Там стояло несколько сотрудников, взволнованно обсуждавших историю с бриллиантом. Никто из них не знал подробностей — все ждали Шукаева.
Он приехал с Вадимом и Шахтановым, когда Рита уже сидела в комнате для допросов.
— Скорее идите туда, товарищ старший лейтенант, — подскочил дежурный к Анвару. — Там цыганка какая-то. Давай, говорит, главного — заявить хочу. Кричит, царапается, как кошка… — он прикрыл рукой подбородок, на котором краснела тонкая полоса — след Ритиных ногтей.
Жунид переглянулся с Вадимом.
— Цыганка? Вы позволите взглянуть на нее? — спросил он Шахтанова. — Буеверов пока подождет.
— Какой разговор? Пойдемте.
Рита сидела на стуле, возле ее грязных босых ног валялись стоптанные сапоги.
— Кто вы? — спросил старший лейтенант, садясь за стол. Шукаев и Дараев сели на стулья, стоявшие у стены.
— Сундунова я… Рита. А ты кто? Начальник?
— Я из угрозыска, — ответил Шахтанов. — Что вы хотели нам сообщить?
Рита скептически на него посмотрела, точно оценивая, чего он стоит, потом перевела взгляд на Жунида и Вадима и, видимо, оставшись недовольной увиденным, коротко вздохнула.
— Пиши бумагу, тогда говорить буду…
Шукаев тоже с интересом рассматривал цыганку. Видно было, что она проделала немалый путь пешком, прежде чем явилась сюда, была до предела утомлена и расстроена, но крепилась и даже бравировала.
Читать дальше