Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

— Ну, разумеется, разумеется э-э…. Простите, как вас величать?

— Можно по званию, — невольно повторяя суховатый тон Жунида, сказал Дараев. — Я капитан, мой коллега — майор…

— Прекрасно э-э… Я слушаю вас, товарищ майор.

Шукаев молча извлек из нагрудного кармана кителя пакетик и достал из него сложенный вдвое потрепанный, с наполовину смытыми буквами, оборванный и обгоревший по краям листок из книги.

— Посмотрите внимательно. Это — на черкесском языке, бумага сравнительно нестарая, значит, книга издана у вас не более двух-трех лет назад. Судя по отрывочным фразам, которые можно прочитать, — они не совсем стерты, — страница вырвана из детской книжки или хрестоматии. Вот здесь, сбоку, край какого-то рисунка — не то огромное крыло, не то лапа, не то еще что-то…

— В чем, собственно, моя миссия? — убрав со стола руки, точно боясь прикоснуться к лежавшему перед ним обрывку бумаги, спросил художник.

— Помогите нам установить, из какого издания этот листок, — сказал Дараев.

— Причем, имейте в виду, что дело связано с убийством, — жестко добавил Жунид. — Страница эта служила пыжом в патроне.

С художника в момент слетел весь его лоск, и надменно-скептическое выражение лица сменилось неподдельным испугом.

— Я что же… я, конечно… — он для чего-то встал, потер руки, опять сел и, взяв лупу, обычную принадлежность графика, работающего в технике первого рисунка или граттографии [44] Граттография — вид графики: процарапывание тонких белых линий по поверхности листа, залитого тушью. , принялся внимательно рассматривать листок.

Прошла минута, другая. Дараев вытер платком вспотевший лоб.

— Не припоминаете? — не выдержал он. Художник, не отвечая, еще несколько секунд изучал листок, потом торжествующе выпрямился и, захихикав, снова начал манерничать пуще прежнего.

— Вам повезло, э-э-э, дорогие мои. Вы напали на человека, которому не занимать зрительной памяти. А уж если рисунок — мой, так тем более. Я свой штрих узнаю из тысячи…

— Неужели вы?.. — Жунид с недоверием и надеждой посмотрел на художника. В эту минуту он был готов простить ему все — и франтоватую внешность, и чисто выбритые полные щеки, и покровительственный тон. — Неужели вы… вспомнили?

— Вспомнил — не то слово, — продолжал тот свои хвастливые разглагольствования, — Я просто узнал. «Родная речь» для IV класса черкесской школы. Издана год назад, примерно в августе сорокового. Да… год назад… подумайте — еще войны не было…

— Вы нас простите, — сказал Жунид, — великое, конечно, вам спасибо, но… но мы должны иметь хрестоматию, чтобы не было и тени сомнения.

— О! Понимаю, понимаю, э-э. Одну минутку, — он вскочил, походкой балерины на пуантах прошествовал через всю комнату и открыл книжный шкаф. Поковырялся в нем, брезгливо отставляя мизинец, когда рука его касалась пыльных корешков книг.

— Вот, пожалуйста!

Жунид взял учебник, стал лихорадочно листать.

— Позвольте… Так, дальше, дальше — вот! Видите. Принесите-ка ваш замызганный лист. Совпадает? Совпадает. Рисунок к басне «Орел и Курица». Это — огромное крыло, чувствуете? Остальное сгорело.

— Чувствую.

— Честно говоря, мы не надеялись на такую удачу, — с восхищением сказал Дараев. — Память у вас действительно редкостная.

Прощаясь, Жунид уже безо всякого предубеждения пожал вялую белую руку художника. «Вот и верь после этого первому впечатлению, — подумал он. — Так, вроде бы, скользкий какой-то, а дело свое, видимо, знает неплохо…»

— Что теперь? — спросил Вадим Акимович, когда они вышли из издательства и присели на скамейку в сквере напротив. — В адресное бюро? Но там нет сведений, в каком классе учится тот или иной ребенок.

— Да, ты прав, — озабоченно ответил Шукаев. — И все же мы должны что-то придумать. Что, собственно, нам нужно? Нам необходимо выяснить, у кого из четвероклассников Черкесска в «Родной речи» вырвана страничка. Так?

— Нет. Не так. У кого из пятиклассников. Хрестоматия выпущена на сороковой-сорок первый учебный год, а он уже кончился. Значит, этот ребенок уже в пятом.

— Хорошо. Согласен. А что, если мы… — Жунид потер лоб — жест, который везде и у всех означает одно и то же. — А что если…

— Ну?

— Не нукай. Я знаю, что делать. Ты побываешь во всех десяти школах города, в каждой из них — примерно по три — по четыре пятых класса, значит, четыреста детей. Свяжешься с учителями, пусть соберут ребят на обмен учебников в определенные дни. Скажем, сегодня — пятые классы. У них там такой порядок — прошлогодние учебники они сдают, новые или подержанные получают с денежной доплатой.