Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики

— Тебе знать лучше, — напрягся я — Разговоры появились? Или надыбал что?

— Ничего я не разнюхал, — пожал плечами Наполеон. — В магазинах у кассиров крупные купюры стали исчезать. Затем снова появляются.

— А в банках?

Задал вопрос я специально. Все знали, что жена Наполеона работает в государственном банке. Отсюда его осведомленность о курсах валют, небоязнь связываться с неликвидом.

— В банках просвещают в последнюю очередь, — ускользнул от ответа тот. — Если интересное предложат — дай маяк.

— Само собой, — кивнул я. Заметив, что Наполеон собирается уходить, переспросил. — А с песетами что делать?

— За сколько отхватил? — с усмешкой обернулся тот.

— За червонец. Все равно жалко.

— За червонец и отдай. Пацанам.

Наполеон исчез. Сунув бумажки в боковой карман сумки, я покрутил шеей. Вообще, странно. Чем красивее разрисована купюра, тем меньше ей цена. Люди как нарочно берут пример с себя. Чем сильнее размалевана баба, тем больше уверенности, что мозгов как у курицы. Или чем усерднее укутывается дешевым сигаретным дымом мужик, тем виднее профессия каменотеса. Бывают исключения из правил. Черчилль, например, Мерилин Монро с метровыми ресницами. Краем глаза я схватил направлявшегося ко мне высокого неряшливого парня лет двадцати с хозяйственной сумкой. Прикинул, что несет или серебро, или сталинско — хрущевский столовый сервиз. Сумку тот бережно приподнимал над землей. Продукты так не носят.

— Серебро берешь? — без обиняков навис он надо мной.

— Показывай.

Пока длинный разворачивал сверток, я успел отметить, что взгляд неспокойный и жесткий. Наркоша на сухом пайке. Из газеты показался кусок ажурного плетения. Осмотревшись по сторонам, остановил парня вопросом:

— Не криминал?

— Какой криминал! — поднял он красные глаза. — Наследство от бабки. Еще такие есть. И однокомнатная квартира. Правда, в коммуналке.

— Отписала? — усмехнулся я.

— Пока на мать, — прищурился парень. — Додавлю. Бухает.

В других странах я не был — не выездной. Но у какого народа можно встретить подобное отношение к родным, к нажитому ими имуществу. Главное, изменить ничего нельзя. Этот же парень пройдет на базар, товар оторвут с руками. Даже если он окажется ворованным. Наркоша пока продавал свое. Если вещи стоящие, можно будет пристроить в хорошие руки.

— Пойдем за ларек, — позвал я наследника. — Большие вещи притягивают взглядов больше.

Мы протиснулись в проход между задней стенкой ларька и до земли грязными окнами магазина, через которые виднелись вторые рамы. Раньше директором помещения с продовольственными холодильниками был Сурен. С началом приватизации армянин хотел, чтобы оно осталось за ним. Место приносило немалые деньги от оборота с утра до позднего вечера. Но нашелся солидный коммерсант, выкупивший площадь с содержимым, сразу начавший современный ремонт. Невозможно было смотреть, как Сурен переживал. Из отходов он слепил лишь хлебную палатку рядом бывшей вотчиной.

В нос ударил запах прокисшей мочи, разлагающегося говна вперемешку с блевотиной и пролитым вином. Бомжи, колхозники, поддатые горожане устроили здесь бесплатный туалет. Не отставали и женщины.

Сорвав газету, парень скомкал ее, пихнул под мышку. Извлек из сумки плетеную из серебряных проволочек конфетницу. Я взял вещь в руки, не опасаясь, что нас застукают. Сюда менты носа не совали. От вони покруживалась голова. Перевернув тяжеленькое изделие, нашел пробу, которая оказалась царской — восемьдесят четвертой. Ручка над конфетницей была сделана из толстой пластины с квадратиками на концах, из них выступали блестящие заклепки. Она ложилась на одну или другую стороны глубокого продолговатого ковчега с матовым дном тоже из одной пластины. Могла держаться посередине — так точно подогнали заклепки, даже время не разболтало их в отверстиях. Корпус отсвечивал тончайшим узором расходящихся из центров с боков витых веревочек, от небольших, похожих на гербы, сплошных пластинок с выгравированным орнаментом. Или буквенной вязью. Рядом с пробой всегда ставился год выпуска. Цифры чуть подтерлись, но все равно можно было различить, что конфетница одна тысяча восемьсот пятидесятого года выпуска, сработана московскими мастерами. Рядом вздыбился конь с Георгием Победоносцем, пронзающим копьем трехголового змия.

— По сколько возьмешь за грамм? — нетерпеливо спросил парень.

— Мы берем по рубль тридцать, — начал было я.