Виктория Платова: В тихом омуте...

Потом поднялась – Нимотси сразу же свалился как сноп, – как сомнамбула, подошла к вешалке, сняла один из халатов и накрыла им спящего Нимотси.

Вернулась к Ивану и положила голову ему на колени – теперь я видела его подбородок со вчерашней щетиной. Иван умер, а щетина его продолжала расти – от этого можно было сойти с ума.

Но я не сошла с ума, я тихо заплакала.

– Где ты сейчас? – жалобно спросила я Ивана, только чтобы не оставаться одной. – Смотришь на свою дуру-Мышь откуда-то сверху, да? Смешно выглядит?.. Выдадут тебе пару крыльев и арфу в придачу… Но ты-то уж точно их пропьешь и совратишь армию невинных ангелочков… Черта с два, я совсем забыла, что ты разнузданный атеист!

Я взяла руку Ивана в свои руки. Скоро она согрелась в моих ладонях и я согрелась возле Ивана.

– Ты когда-то обещал мне сногсшибательную ночь, по-моему, ты и здесь не соврал, а? Только я никогда не думала, что она будет такой… А вот лежу, сшибленная с ног и в твоих объятиях. Ну, давай, Иван, похвали меня за чувство юмора… Что ты там еще говорил – “только молодость имеет право на существование”? Ладно, ладно, я не буду плакать… Я буду только любить и очень скучать по тебе…

…По мастерству мне поставили “отлично” – как же иначе. В память о талантливом, перспективном, много обещавшем, самом лучшем на курсе и так безвременно ушедшем – именно в таких выражениях распинались об Иване столпы отечественной драматургии, присутствующие на госэкзамене.

"Во всяком случае, Иван, у тебя не будет проблем с трудоустройством”, – мысленно шепнула я Ивану и улыбнулась.

В ресторан, на прощальный курсовой банкет, я не пошла.

ВГИК закончился.

…После этого были еще два года стажировки на “Мосфильме”. Меня, как самую безответную, сунули в редактуру одной из занюханных мосфильмовских студий. Я добросовестно отсидела на нескольких картинах, хотя ни разу не попала даже во второстепенные титры, Я перевидела множество режиссеров и еще больше – актеров: от живых классиков (“полуживых классиков”, обязательно ввернул бы Иван) до безобразно повзрослевшей Красной Шапочки из культового фильма моего детства. Я нигде не засветилась и не написала ни строчки.

Нимотси так и не защитил диплом; он периодически пропадал и возникал снова. Наши отношения после смерти Ивана приобрели какой-то странный характер – мы не могли существовать друг без друга и в то же время безумно друг друга раздражали – полным отсутствием вкуса к жизни и засевшей глубоко в подкорке мыслью: все было бы по-другому, если бы Иван был жив…

Вскладчину мы сняли комнату в маленькой квартирке на Автозаводской – у глухой старухи Элины Рудольфовны. Самым примечательным в старухе была ее кошка Соня, страдавшая своего рода кошачьей нимфоманией и напропалую занимавшаяся своего рода кошачьим онанизмом.

Иногда она не давала нам спать целыми ночами. “Завидую кошачьему темпераменту, – резюмировал тогда Нимотси, залезая головой под подушку. – У вас, у баб, одно на уме”.

За все это время у меня не было ни одного мужика, если не считать угарной пьяной ночи, проведенной с племянником Элины Рудольфовны – казачьим есаулом Михой из Нальчика – Миха приезжал в Москву по делам своего опереточного казачьего войска. Не было даже самого завалящего романа. Я не представляла интереса даже для мосфильмовских осветителей и ассистентов операторов, за которыми прочно закрепилась слава терминаторов, трахающих все, что движется и излучает тепло.

Нимотси целыми днями валялся на продавленном хозяйском диване, покуривал анашу и читал Себастьена Жапризо. Растительная жизнь его вполне устраивала.

"Мой рододендрон”, – называла я его.

"Моя жертвенная коза”, – называл он меня.

Со страной происходили немыслимые вещи, после путчей, восстаний, финансовых пирамид она становилась другой. Становилась другой и Москва – но все это проходило мимо меня; время уходило, как песок сквозь пальцы, мне оставалось лишь терпеливо ждать собственного конца.

После сошедшей на нет стажировки я устроилась в видеопрокат, Нимотси откуда-то приволок видеомагнитофон – и жизнь наша как-то упорядочилась.

Я приносила с работы кассеты, и целыми ночами мы с Нимотси смотрели все подряд, иногда устраивая склоку из-за фильмов: я просто обожала мелодрамы, но с обязательным счастливым концом, Нимотси же тихо млел от боевиков и фильмов ужасов.

Он вдруг возненавидел серьезный кинематограф, большие режиссерские имена вызывали в нем приступы глухой ярости – в такие минуты я жалела его, маленького, талантливого человека, не справившегося со своей судьбой.