Виктория Платова - В тихом омуте...

Я не испугалась, просто у меня не было сил, я присела на корточки у самой двери, хотя в двух шагах стояли три спаренных деревянных стула – как в дешевеньком кинотеатре.

– Я сейчас, – сказал Нимотси, уверенно двинулся по коридору и уверенно толкнул одну из дверей – третью от входа. Спустя минуту он появился с маленьким лысым человеком в грязном халате. Вдвоем они пошли в глубь коридора – долго, очень долго, – который раз за сегодняшнюю ночь я попыталась спрятаться за закрытыми веками.

Сейчас мне это удалось, бедной сиротке. Я слышала скрежет открываемой двери – зашли и вышли, – невнятные голоса; скрип колес каталки, режущий по сердцу звук проворачиваемого в замке ключа.

– Спасибо, отец, – голос Нимотси звучал теперь явственнее, – спасибо, что понял… Дай Бог тебе…

Мимо проплыл тяжелый формалиновый запах – маленький лысый человек коснулся моего лица полой грязного халата. И вышел – с тремя бутылками водки.

Нимотси не было.

Я боялась выйти и боялась остаться. Я даже не могла понять, сколько времени в действительности прошло Наконец Нимотси появился – выскользнул из какой-то двери, как раз между двумя ударами моего нехотя бьющегося сердца.

Он осторожно поднял меня, на секунду задержав в руках.

– Пойдем…

…Это была маленькая комнатка, видимо служащая подсобкой. Окно, густо замазанное белой краской, такие же, как в коридоре, спаренные стулья, металлический шкаф, еще один – стеклянный; медицинская посуда на обшарпанном столе, вешалка с несколькими халатами, обтянутая дерматином кушетка.

На полу было разложено тонкое одеяло.

Черный хлеб, водка и огромные венгерские яблоки. Граненые стаканы.

На полу, прислоненный к кушетке, сидел Иван.

Нимотси крепко держал меня – он боялся, что я потеряю сознание.

Я не потеряла. Я стояла и смотрела на мертвого Ивана. Он был в своем лучшем костюме, который я гладила тысячу раз. И босой. Голые твердые Ивановы пятки лезли мне в глаза. На большом пальце ноги болтался матерчатый номерок.

– Я думала, у него лицо разбилось. – Только на правой щеке у Ивана была содрана кожа – почти так же, как на моей коленке в детстве, когда я свалилась с почти взрослого серьезного велосипеда “Орленок”.

– Затылок стесало, – шепотом пояснил Нимотси, – непонятно почему… А лицо вот почти не задело.

Трудным был только первый шаг. А потом я пересекла комнату и опустилась на колени перед мертвым Иваном. Коснулась рукой его содранной щеки.

– Мне нужно много сказать тебе… Ты и сам виноват, никогда не давал мне даже рта открыть… – Я взяла Ивана за руку – мягкую и неожиданно податливую.

– Осторожно, – предупредил Нимотси. – Кости-то ему все раздробило…

– Выйди, – попросила я Нимотси.

– Нет.

– Ну и черт с тобой… – Я снова обратилась к Ивану:

– А у тебя седой волос, я вижу… Паршиво быть брюнетом… Я тебя люблю, что скажешь?.. Мы теперь равны, мы теперь очень похожи, ты не находишь?

Нимотси плеснул водку в стаканы: два были наполнены до краев, один лишь на четверть.

Наполненный на четверть он вставил в руку Ивану:

– Извини, старик, много не наливаю, ты сегодня уже достаточно выпил. Держи, Мышь!

Он протянул мне один стакан, а сам взял другой.

– Знаешь, что сказал бы сейчас этот сукин сын? Одну простую вещь: “Поставьте-ка мне любимую вещь мою… Рея Чарльза, “Скатертью дорога, Джо”… И – хули тянуть, когда водка налита. Выдохнется!..

Я проглотила водку, не чувствуя ее вкуса.

– Лихо! – Нимотси отобрал у меня пустой стакан и одобрительно похлопал по плечу. – Ему бы понравилось. Закуси!..

Он протянул мне яблоко, но я только замотала головой; кураж, вот чего мне всегда не хватало. Ему бы действительно понравилось.

– А теперь мы… – Нимотси никогда не пил водку – он вырос в Средней Азии и спокойно существовал по принципу: “Лучшая водка – это анаша”. Но сейчас было другое дело, и стакан Нимотси стукнулся со стаканом Ивана:

– За тебя, скотина, хотя ты этого и не заслуживаешь!

Он осилил только половину, закашлялся и выплеснул оставшуюся жидкость через плечо.

– Продукт переводишь, – сказала я с надменными интонациями Ивана в голосе, – ему бы не понравилось.

– Поучи жену щи варить, – огрызнулся Нимотси и хрустнул яблоком, – тоже мне…

Сквозь верхнюю, незакрашенную часть окна проникал безразличный свет от уличного фонаря; наверное, сейчас мы были как никогда похожи друг на друга – все трое; все живые и все мертвые.

– Ну что, – искушала я Нимотси, – между первой и второй перерывчик небольшой? Давай, обслужи нас…