Михаил Зубавин - Дело о кониуме

— Дочь Ольги Перепеловой? — переспросил Ершов и задумался.

Раздался телефонный звонок. Сергей поднял трубку.

— Да, я. Есть? И пальто? И шапка? И шарф? Да, хочу. Встретимся прямо с утра.

Бросив трубку, Ершов заходил кругами по комнате, бормоча под нос:

— С утра, с утра. Почему с утра? И при чем здесь этот мент? Нет, не могу ждать. — Сергей остановился. — Слушайте, я сейчас позвоню Перепеловой, чтобы она заставила свою дочь принять нас немедленно. Вы поедете со мной? Это важно, Башкирова вас, наверняка, знает, вас все знают, идет?

— Ну, давай.

События в дальнейшем развивались стремительно, уже минут через сорок детективы ворвались к Татьяне Семеновне Башкировой, высокой сутулой женщине с удивительно невыразительным лицом, ибо оно не имело никаких особенностей и с одинаковым успехом могло принадлежать как европейке, так и азиатке, и не было ни миловидным, ни страшным. Да и все окружающее Татьяну Семеновну выглядело сумрачным: подъезд — темный, как бездна, квартира посветлее, одинокая лампочка в торшере высвечивала на паркете светлый круг, но уже стены казались серыми, печальными.

Профессор Башкирова словно ждала детективов, и какого-либо следовательского мастерства от них не потребовалось.

Башкирова уже неделю мучалась от того, что ни с кем не может поделиться пережитым ею кошмаром. Она уже много раз представляла, как будет рассказывать о происшедшем, но первые слова дались ей с трудом. Однако постепенно она успокаивалась, и когда дошла до событий ученого совета, уже ровно повествовала:

— Оставался последний вопрос, очень короткий, когда через правую дверь в зал вошел Муханов. Кафедра и стол президиума стоят в зале как раз у той двери, а члены совета сидят напротив. Мы все на Муханова уставились: что ему надо? Председательствующий, помню, обернулся, спрашивает: «В чем дело?» А Муханов нахально заявляет, что зашел выступить. Председатель хмыкнул: сходи к секретарю, подай заявку, окажется что-либо дельное, пригласим на следующий ученый совет. Приличный человек ушел бы, а Муханов стоит, требует, чтобы его выслушали. Время позднее, все уже устали, но и как-то расслабились. Знаете, иногда, когда переработаешь, и сил нет домой идти. Кто-то сказал: «А пусть поговорит». И Муханов понес чушь: он вдруг потребовал, чтобы мы утвердили тему диссертации одной пенсионерке, и не просто утвердили, но и защиту чуть ли не через месяц поставили. Вы представляете, какое сумасшествие?

— Да, — промычал Иерихон.

— Мы посмеялись тогда, а он вдруг взбесился, стал оскорблять, угрожать. Я впервые на ученом совете видела такое безобразие. Его пытались остановить, объясняли, кто он такой и что есть ученый совет, а Павел в лицо всем хохочет и чушь городит, кричит, что всю подноготную института знает, что все у нас липовое. Это у нас-то, когда мы диссертацию за диссертацией выпускаем, а ему все не то, и сырье, заявил, поступает к нам неправильное, и создаем мы что-то темное. Стоит, нагло в глаза ржет и грозит, что если сегодня же диссертацию для той дамы не утвердят, то завтра он весь институт уничтожит. А мне вдруг сказали: «Вы бы родственничка своего успокоили». Как мне стыдно стало, я его никогда за своего не считала, но что есть, то есть, — если его не уведу, как, думаю, буду людям в глаза смотреть? Я встала, подошла к нему, начала объяснять, а он мне в лицо смеется: «Куда лезете, вам бы свою докторскую суметь понять». Мне-то? Я над ней двадцать лет работала, у него лишь кусочек взяла, — горячилась Башкирова.

— О фиксации молекул на рецепторах мембраны? — уточнил Иерихон.

— Да.

— Гм, кусочек, — хмыкнул Быченко.

— Но поймите, — продолжала Татьяна Семеновна, — я тоже как с ума сошла, я закричала: «Вон!» Схватила его за рукав, и тут в глазах у меня потемнело, закружилось все, и не знаю как, но вижу — он уже мертвый лежит, рядом графин разбитый, коллеги под руки меня поддерживают. А я стою и никак понять не могу, как же я его убила.

Башкирова сидела на диване, обхватив плечи ладонями, Иерихон — в кресле напротив, Ершов — на стуле наискосок. Сергей потер пальцами подбородок:

— А непосредственных подробностей своего удара не помните?

— Нет. Схватила его за руку, за рукав, тут как все потемнело, зашаталось, а потом вижу — он лежит.

— Ну, а дальше, дальше, Татьяна Семеновна?

— Дальше что? Я рухнула на стул и заревела, наши подошли, стали утешать и сбили. Самой тогда надо было милицию вызвать, но испугалась, вы понимаете, я старая женщина, профессор, а тут наша тюрьма… А оны говорят мне, что ничему уже не поможешь, что у меня был аффект, что он меня спровоцировал, что я убила, но не преступница, что тело они спрячут и никому ничего не скажут, а меня отвезут домой отдыхать. Я тогда их послушалась, а теперь схожу с ума, решила уже, расскажу все и отравлюсь, но откладываю и откладываю. Хорошо, что вы сами пришли.