Михаил Окунь - Дело Дрезденши

Еще в допетровские времена на Руси были известны женщины, называвшиеся «потворённые бабы», или те, «что молодыя жены с чужими мужи сваживают». То есть, говоря современным языком, сводни. Вели они свое дело «с правильностью ремесла», внедряясь в дома под видом торговок, странствующих богомолок и т. п. И хотя в то время сводничество и разврат юридически помещались в одном разряде с воровством и разбоем, общество не считало их тяжкими преступлениями.

При императрице Елизавете Петровне было издано несколько указов, касающихся общественной нравственности. Учредили даже особую комиссию по розыску гулящих женщин – как русских, так и иностранок. Бытовало мнение, что основное зло идет от последних – Елизавета, например, пришла однажды в сильное негодование, узнав, что танцовщицы заезжей итальянской труппы в столице усиленно проституируют.

А наиболее известный скандал того времени связан с «делом Дрезденши», о котором рассказывают «Записки артиллерии майора М. В. Данилова, написанные им в 1771 году» (изданы в 1842 году в Москве).

Некая аферистка, приехавшая из Дрездена, открыла в Петербурге на Вознесенской улице «великолепное заведение» и повела дело с таким размахом, что, как бы теперь выразились, взбудоражила общественное мнение.

Вот что пишет об этом бравый майор: «Набрав в услужение приезжающим к ней гостям, вместо лакеев, множество недурных и молодых девиц, открыла дом свой увеселения для всех к ней приезжающих: собиралось туда множество холостых мужчин, в каждую ночь, понеже собрание это называлось «вечеринки», и приезжали к ней незнакомые обоего пола пары, для удобного между собою разговора наедине».

Подвела Дрезденшу, как явствует из тех же «Записок», одна из наемных «девушек»: «Дрезденша выписала издалека одну красавицу с таковым обещанием, что доставит ей место и чин жить при дворе, а при каком, в договоре сказано не было; по приезде оная красавица увидела, что она обманута, принесла жалобу к некоторым женам, которые стали за своими мужьями примечать, что они не в обыкновенное время поздно домой возвращаются и к ним холодеют; возгорелась от жен к мужьям своим великая ревность, а ревнивые глаза далее видят орлиных…»

Жалобы дошли до Елизаветы, и опять же была специально создана комиссия под председательством кабинет-министра Демидова. Содержательница публичного дома была арестована и на допросе оговорила множество народу. Комиссия закрыла заведение Дрезденши и отправила служивших в нем «девушек» для исправления на прядильный двор в Калинкину деревню.

Но на этом не остановившись, комиссия повела по всему Петербургу и окрестностям розыск «заморских красавиц», обитавших и в других публичных домах: «вынимала у многих из домов с великою строгостью сей неявленный, заповедный и лестный товар», как весьма образно выражается наш артиллерист.

Более того, по оговору Дрезденши от мужей забирали жен, которые наведывались к ней «выбирать себе мужей по нраву». То есть, надо полагать, не являясь профессиональными проститутками, они время от времени этим ремеслом подрабатывали.

Об особенностях одиночного «женского дела» того времени дает представление отрывок из письма к подруге одной «прелестницы», приводимый М. И. Пыляевым в его книге «Старый Петербург» (1887). Написано оно, как убедится читатель, живо и не без своеобразного юмора.

«Я пришла к Агафье, которая расхвалила меня, клялась, что я похорошела, сделалась видна и ловка.

– Ты пришла очень кстати, – сказала она, – только перед тобою вышел от меня богатый господин, который живет сейчас без жены и ищет пригожую девушку с тем, чтобы она для благопристойности служила у него под видом разливательницы чаю, нам надобно сделать так, чтобы ты завтра пришла, немного ранее вечера… Распустишь кудри на глаза, приукрасишься как надо, и когда всё будет готово, то пошлем за господином.

Как было оговорено, так и сделано. Я понравилась господину. И мы условились, чтобы я в следующее утро пришла к нему с какою-нибудь будто матерью, под видом бедной девушки, которая бы и отдала меня к нему в услужение за самую незначащую цену. Ты знаешь плаксу Фёклу; я наняла ее за рубль в матери, и она жалкими рассказами о моей бедности даже прослезила всех слуг. При первом изготовленном самоваре господин за искусство определил мне в месяц по 50 рублей.