Михаил Окунь - Кишинев-76

Чорба, купаты, гогошары, гагаузы (последние, строго говоря, не из этого ряда)… Херес двадцать градусов ноль сахара, «Извораш», в переводе означающий «родничок», «Негру де Пуркарь»… Да разве всё упомнишь? А в каждом погребке, где от терпкого алкогольного духа щиплет глаза и подступает легкое опьянение, заседают свои знатоки: какое вино с каким смешивать, что наливать в стакан первым, что вторым.

Главная улица, как водится, Ленина. За фасадом сталинско-брежневского ампира глинобитные мазанки. На центральной площади нечто вроде триумфальной мини-арки, построенной в туманные годы по проекту архитектора с трогательной кроличьей фамилией Заушкевич.

Напротив – огромное здание ЦК компартии республики. Перед ним на лавочке восседают два чугунных основоположника и с важностью на лицах, свойственной обитателям психоневрологических интернатов, ведут степенную беседу.

Добрый молдавский народ, не воспринявший, видимо, всем сердцем учение, которое «всесильно, потому что оно верно», как на редкость удачно выразился российский последователь попугаев-неразлучников, отозвался об этих бесконечных посиделках так: «Который год приема ждут…»

Отклоняясь от темы, замечу, что вообще южные города страны являли многия диковины. Чего стоил ленинский профиль, высеченный в красном песчанике небольшого обрывчика в парке города Кисловодска! Это было первое, по утверждению экскурсовода, монументальное изображение вождя в С.С.С.Р. (следую в этой аббревиатуре пунктуации двадцатых годов, когда произведение было сработано).

Подвижки мягкой породы со временем стали искажать знакомые черты – Ильич хмурился, будто серчал на эти архивредные тектонические процессы. Сходство нарушалось, и образ приходилось время от времени подправлять.

Или в том же парке – известняковый Демон в два человеческих роста, печально сидящий во глубине своей одиночной камеры – зарешеченного искусственного грота. Мол, у нас, кисловодчан, не забалуешь, не распорхаешься над «грешною землей», будь ты хоть трижды «дух изгнанья»: раз – и в одиночку, там тебе и место.

Выше грота в небольшой круглой нише помещался бюст литературного отца арестанта. Тут же было выведено:

Помнится, как-то раз проходя мимо этого сооружения и внезапно умилившись, я продекламировал строки вслух и обратился к своему спутнику, соседу по комнате в доме отдыха:

– А ты, Саша, любишь Кавказ?

Саша брел рядом, понуро опустив голову, целиком поглощенный борениями с дурнотой «после вчерашнего» («С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой…» – как верно подметил другой поэт). Но ответил он прямо и твердо, без сантиментов:

– Я сейчас с этого портвешка просто блевану им на аллейку…

Необходимо пояснить, что портвейн «Кавказ розовый» пользовался у нас наибольшей популярностью за оптимальное сочетание довольно низкой цены с достаточно высокой градусностью.

Вернемся, однако, в августовский Кишинёв 1976 года. Мы с коллегой по работе, кандидатом технических наук Валерием Александровичем Ситниковым внедряем на местном телецентре первые отечественные передающие трубки для цветного телевидения под изящным названием «плюмбикон», разработанные и изготовленные нашей конторой.

Валерий Александрович – полный человек с протезом вместо правой ноги, инвалид с детства – что, впрочем, не мешает ему крепко дружить с Бахусом. А Кишинёв-76 для подобной дружбы – место идеальное.

Встает Ситников рано утром, пока я еще сплю, и отбывает в неизвестном направлении винных магазинов, которые в благословенном городе функционируют с шести утра.

В этих рассветных походах я ему не товарищ, а потому Валерий Александрович нашел себе утреннего друга. Это московский журналист, прибывший с важным спецзаданием – взять интервью для журнала «Мурзилка» у художницы-мультипликаторши Светланы Б. Светлана эта известна не столько своими достижениями в области анимации, сколько прямым родством с первым секретарем ЦК компартии Молдавии товарищем Б.

Интервьюер ежедневно аккуратно договаривается о встрече с жаждущей всесоюзной известности дочкой своего папы. Однако коварное винное изобилие Кишинёва-76 всякий раз подводит его. Прочухавшись часам к десяти вечера, он вновь телефонирует изнывающей Светлане, обещая непременно встретиться завтра, и на этом дневные труды полагает законченными со всеми вытекающими последствиями.