Дик Фрэнсис - Отражение

Как всегда — сплошь эмоции и ни капельки здравого смысла, подумал я. Случись Стиву с его весом в 61 килограмм столкнуться с этими громилами, ясно, кто кого убьет.

Я пошел в дальний конец комнаты и подобрал разбросанные журналы, газеты, старые письма и плоскую коробку с крышкой размером 25 на 20 сантиметров для фотобумаги. Знакомо.

— Что с этим делать? — спросил я Стива.

— Да просто сложи где-нибудь, — неопределенно ответил он. — Мы их храним на полке возле телевизора.

Облицованная деревом пустая журнальная полка валялась на ковре.

— А это папин мусорный ящик — вот эта старая оранжевая коробка. Он держал ее на полке с бумагами. Никогда не выбрасывал. Сколько лет уже так лежит. Смешно, правда? — он зевнул. — Да ты не старайся особенно. Соседка все сделает.

Я подобрал с пола прозрачный кусок пленки шириной семь и длиной двадцать сантиметров, несколько полосок 35-миллиметровых цветных негативов, проявленных, но «слепых», и фотографию миссис Миллейс, испорченную брызгами реактивов на шее и волосах.

— Наверное, в папином мусорном ящике лежали, — сказал Стив, снова зевнув. — Можешь выбросить.

Я бросил их в мусорную корзину вместе с разорванной надвое очень контрастной черно-белой фотографией и несколькими цветными негативами, заляпанными пурпурными пятнами.

— Он сохранял их, чтобы всегда помнить о худших ошибках, — сказал Стив. — Поверить не могу, что его больше нет…

В ящике для бумаг лежал еще один очень темный снимок. На нем я разобрал смутные очертания человека, сидящего за столом.

— Нужно? — спросил я.

Стив покачал головой.

— Это все папины отходы производства.

Дамские журналы и кусочки дерева я положил на полку, а письма сложил горкой на столе. На полу остались осколки разбитого сервиза, останки разнесенной в щепки швейной машины и опрокинутая набок маленькая конторка. Из ее ящиков каскадом высыпалась писчая бумага. Цель этих бессмысленных разрушений была очевидна: ошеломить и запугать. Именно поэтому преступники старались произвести как можно больший шум.

Ничего не добившись, бандиты прибегли к крайнему средству: физической расправе.

Подняв конторку, я засунул назад рассыпанную бумагу, потом сложил в кучу выкройки и несколько мотков шерсти. Теперь уже был виден рисунок ковра.

— Сволочи, — сказал Стив. — Как я их ненавижу! Я их убью!

— А с чего они взяли, что у твоей матери есть сейф?

— Бог его знает! Может, они просто нападают на одиноких женщин и на всякий случай орут «где сейф?» — глядишь, что-нибудь да выгорит. Понимаешь, ведь если бы у нее был сейф, она бы его им отдала. Это ведь ерунда по сравнению со смертью папы. И еще вчерашнее ограбление во время похорон… Для нее это ужасный удар. Да она бы им сразу все сказала.

Я кивнул.

— Мама на пределе, — прошептал Стив. Глаза его потемнели, он едва сдерживался, чтобы не заплакать. «На самом деле на пределе не она, а он, — подумал я. — Хороший уход и отдых поставят его мать на ноги.»

— Пора спать, — коротко распорядился я. — Давай, помогу тебе раздеться. Завтра твоей матери будет лучше.

После тяжелой ночи я проснулся рано и, лежа в постели, смотрел, как в окна вползает серый ноябрьский рассвет. Я думал о своих проблемах, и мне хотелось зарыться под одеяло и никогда оттуда не вылезать. Подобные чувства, должно быть, знакомы не мне одному. Хорошо, мрачно думал я, когда человек доволен собой, когда он с радостью ждет наступления нового дня и не думает ни о злобных полумертвых бабушках, ни о своем позоре, камнем лежащем на душе. Мне, как человеку по натуре беспечному, принимающему вещи такими, каковы они есть, претила мысль, что я загнан в угол и что единственный выход из создавшейся ситуации — это действие.

Так было всегда. Никогда в жизни я сам ничего не искал. Я принимал то, что само плыло в руки. Фотографией я стал заниматься потому, что попал к Данкану и Чарли. А скачками — потому что мама сунула меня к тренеру скаковых лошадей. А если бы она оставила меня у фермера, я бы наверняка вязал снопы.

Выжить в жизни мне помогло умение брать, что дают, по возможности приносить пользу, быть тихим и уступчивым. Поэтому неудивительно, что пассивность, сосредоточенность на своем внутреннем мире и сдержанность превратили меня в человека, всячески избегающего конфликтов и не желающего ни за что бороться.

Я так долго приучал себя не хотеть того, что мне не предлагают, что в результате не хотел практически ничего. Я не принимал никаких кардинальных решений. Все, что я имел, пришло ко мне само.