Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Да, пожалуй, но я… о другом э-э… м…

— Понимаю, Ватсон, вас все еще смущает сомнительность моих действий. Но уверяю вас, друг мой, вы напрасно себя этим терзаете. Рассмотрите все заново и увидите, что правил я нигде не нарушал, наоборот, исключительно точно им следуя… просто выиграл. Вот и все. Да и отчет составил правдивый и подробный, в лучших традициях сыскной полиции. Но к сожалению, нет, к счастью, не будем кривить душой, заинтересовать инспектора делом Фатрифортов все же не сумел.

— Да уж, — не удержался я от улыбки.

— Оно и не удивительно. Разве может полоумный сыщик, этот окончательно свихнувшийся Шерлок Холмс заинтересовать своей мышиной возней самого деятельного, проницательного и успешного инспектора Скотленд-Ярда?!

— Что ж, Холмс, оставим инспектора при его заблуждениях. Как говорил один патологоанатом: смертельную болезнь вылечить нельзя, но можно не признавать смертельной.

— Что нам и остается. Кстати, надо поторопиться предупредить мистера Нортинга, пока он, чего доброго, не сделал непоправимого, не сорвал покрова с вверенной ему тайны.

Холмс быстро написал письмо камердинеру, дал мне его прочесть.

«Уважаемый мистер Нортинг!

Похоже, мне не удалось сколько-нибудь заинтересовать Вашим делом Скотленд-Ярд, хотя я, вынуждаемый долгом, подробно обрисовал его основные детали, за исключением, правда, имен собственных (не желая отвлекаться на частности). И вот, виной ли тому косноязычность изложения, или моя репутация сумасброда, но в деле Вашем не усмотрено ни малейшего состава преступления. Мало того, оно попросту сочтено плодом расстроенного воображения. Моего воображения, разумеется. А поскольку спорить с высшей инстанцией в лице инспектора Лестрейда я не намерен, то советую и Вам не волноваться более об этом деле и НЕ ВОЛНОВАТЬ ДРУГИХ.

Пусть все вернется "…на круги своя".

Кстати, и наш здравомыслящий доктор Ватсон придерживается того же мнения.

Желаю Вам со спокойной душой возвратиться к своим обязанностям и как прежде служить хозяину Фатрифорта усердно и беззаветно.

Р. S. Если пожелаете, можете отправить это письмо на хранение в известную Вам контору. Исключительно для истории.

С уважением Шерлок Холмс».

Вызвав соседского мальчишку, Холмс дал ему полкроны и велел срочно отнести письмо на Мортимер-стрит 8, и непременно дождаться ответа. Не прошло и получаса, мальчик вернулся с ответом, простым и коротким.

«Да благословит Вас Бог, сэр! Вас и мистера Ватсона!

Ваш до гроба Уильям Нортинг».

— Согласен, Холмс, я и впрямь безнадежный английский тугодум. Как сразу было не оценить этот ваш беспрецедентный э-э… фортель. До чего ловко спровоцировали вы зазнайку Лестрейда, с какой легкостью подцепили его на свою удочку и как быстро получили от него желаемое!

— И что немаловажно, Ватсон, в письменной форме и с автографом.

— О да! На вашем месте, Холмс, я бы завещал этот автограф…

— Это кому же?

— Музею Скотленд-Ярда!

— Прекрасная идея, друг мой, только, боюсь, не смогу ею воспользоваться, иначе та братская обеспокоенность моим предосудительным образом жизни, которую явил инспектор Лестрейд в этом письме, станет достоянием широкой публики и, бросив мрачную тень на бедного сыщика-любителя, оставит в веках весьма искаженный его портрет. А я слишком уважаю историю, во всяком случае историю криминалистики, чтобы допустить подобное.

— Однако, Холмс, до чего же высокомерно поучает он вас со своих профессиональных высот. Будто самого скромного любителя. И это невзирая на свои беспрерывные неудачи и ваши постоянные блистательные победы! Просто диву даешься!

— Ничего удивительного, друг мой, если взять во внимание то, что свои беспрерывные неудачи он считает случайными. Как, впрочем, и мои достаточно регулярные победы.

— Ха-ха-ха!

— Но я не шучу, Ватсон, это вполне закономерно. Любитель безалаберный, непредсказуемый, досужий в глазах вечно занятого профессионала и был и будет человеком несерьезным, странным и даже вредным. Это отношение ремесленника к художнику. И один от другого отличается вовсе не степенью совершенства, как многие думают, а только отношением к делу. Ремесленник всегда задается вопросом: что я буду с этого иметь, ведь ремесло его кормит, и он привык смотреть на него, как на дойную корову. Художник же задается совсем другими гораздо более возвышенными вопросами. Любой профессионал, какого бы класса он ни был, всегда стремится заработать на своем деле — деньги, престиж или другую какую-то выгоду. Он всегда корыстен. Корыстен и деловит. И если корову можно доить, то ее следует доить возможно чаще. Профессионал никогда не идет на риск все из тех же соображений выгоды, предпочитая пользоваться отработанными приемами и готовыми шаблонами. Он всегда приземлен. Любитель же, напротив, далек от расчета. Он рад вложить в любимое дело и деньги, и время, и силы, и душу. Это созерцатель и новатор который не боится рисковать, потому что не боится и разориться ради любимого дела. Не боится тратить время и силы, всего себя на эксперименты и поиски. И не случайно трезвый и расчетливый профессионал так презирает любителя — бескорыстного, непрактичного, безоглядно влюбленного в свой предмет. Просто он неосознанно презирает то, чего не может себе позволить.