Герман Макнили - Бульдог Драммонд (следствие ведет Хью Драммонд) [litres]

Это было нелегко; любая ошибка могла привести к падению с крыши. Кроме того, в этом доме все спали, держа один глаз открытым, и не стоило пренебрегать осторожностью. Но наконец он перебрался на противоположную сторону крыши.

Дом, как он обнаружил, был построен по особому проекту. Конек образовывал квадрат в середине дома, крыша опускалась вниз, к плоскому пространству, крытому стеклом. Вокруг него было пространство, достаточно большое, чтобы ходить. На самом деле это было место для шезлонгов. Все это невозможно было увидеть со стороны, кроме как с самолета. И еще больше удивляло то, что на внутренней стороне крыши не было никаких окон. На самом деле это было абсолютно скрытое и приватное место. Дом изначально был построен джентльменом сомнительного здравомыслия, который потратил жизнь, наблюдая пятна на Юпитере в телескоп, и полностью разорился, настолько, что дом и обсерваторию пришлось продать. Лэкингтон, оценив удобство такого дизайна для своих целей, купил дом сразу; и с того времени Юпитер был избавлен от назойливого внимания…

С предельной осторожностью Хью опустился на всю длину рук; и только тогда он позволил себе преодолеть последние два или три фута к «козырьку» вокруг стеклянной крыши. Он не сомневался, что находится над секретной комнатой, и на цыпочках он начал искать возможность заглянуть туда. К сожалению, стекло оказалось плотно закрыто изнутри при помощи жалюзи.

Внезапный скрежет заставил его дернуться, выругаться, подползти поближе. Одни из жалюзи были открыты, и бледный, рассеянный свет пробился из комнаты наружу. Затем открылось и само стекло – поднявшись вместе с частью рамы. Тогда Хью наклонился вперед осторожно и всмотрелся внутрь…

Вся комната была видна, и его челюсти сжались. В кресле, куря так же беззаботно, как всегда, сидел Петерсон. Он читал каку-то бумагу, иногда делая пометки карандашом. Около него на столе лежала большая бухгалтерская книга, и время от времени он переворачивал несколько страниц и делал запись. Но не Петерсон привлек внимание Драммонда; это был Лэкингтон и то, что он делал.

Лэкингтон склонялся над длинной ванной, наполненной светло-коричневой жидкостью, над которой поднимался бледный пар. На руки Генри были надеты своего рода резиновые перчатки до локтей. Через некоторое время он опустил пробирку в жидкость и, перейдя к полке, добавил содержимое пробирки в одну из колб. По-видимому, удовлетворенный результатом, он возвратился к ванне и добавил небольшое количество белого порошка. Немедленно жидкость начала закипать и пузыриться, и одновременно Петерсон встал.

– Вы готовы? – спросил он, снимая пиджак и надевая перчатки, такие же, как у его приятеля.

– Вполне! Принесем его, – ответил Лэкингтон резко.

Они приблизились к дивану, и Хью, словно зачарованный мрачным колдовством, продолжал наблюдать, со смесью любопытства и отвращения. На диване лежало тело мертвого русского, Ивольского.

Злоумышленники подняли его и бросили в кипящую жидкость. Затем, как будто это было самым обычным и повседневным делом, они сняли перчатки и стали наблюдать. В течение примерно одной минуты ничего не происходило, затем постепенно тело начинало исчезать. Слабый неприятный запах проник через открытое окно, и Хью вытер пот со лба. Это было слишком ужасно, отвратительно. И несмотря на пытки и казни, которыми погибший большевик промышлял в России, все же было что-то чертовски неправильное в том, чтобы избавляться от его тела вот так…

Лэкингтон закурил и направился к камину.

– Пяти минут должно быть достаточно. Но где этот проклятый солдат!

Петерсон усмехнулся, без отрыва от изучения гроссбуха.

– Выйти из себя из-за какого-то человечишки, дорогой мой Генри, – признак неполноценности. Но, конечно, неприятно, что Ивольский мертв. Он мог нести околесицу так долго и так зажигательно, как никто иной… Я действительно не знаю, кого теперь посылать в Мидлэнд.

Откинувшись в кресле, он выпустил облако дыма. Его спокойное, безразличное лицо было прекрасно освещено. И с чувством удивления Хью отметил высокий, умный лоб, твердо сформированные нос и подбородок, чувственные губы. Это был человек, сама внешность которого выражала аристократизм, избранность, гениальность и власть. Эта власть сквозила в каждой линии его фигуры, в каждом движении его рук. Он, безусловно, достиг бы вершины в любой профессии, которую избрал… Так же, как он достиг вершины в мире криминала… Сбой в мозгу, перекошенный маленький винтик в замечательном механизме сделал великого человека великим преступником.