Найо Марш - Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры [сборник - 26, 27]

Мервин снова поднял на нее глаза. Вид у него был страшно испуганный и в то же время лукавый, как у озорного ребенка, который что-то задумал или уже натворил.

— Вы меня не сдадите? Не пожалуетесь? — спросил он. — Ведь правда? Честно? Не настучите? Имейте в виду, это не я. Я этого не делал. Вы ведь на меня не думаете? Не делал! Я бы никогда, я бы ни за что. Я ж не придурок, не спятил же я, белены не объелся, чтоб такое делать. Я бы ни за что…

— Ладно, хорошо! — почти закричала Трой, перебивая его. — Давайте не будем… Не надо начинать все сначала. Вы сказали, что это не вы, и я… вообще-то говоря, я вам верю.

— Спасибо вам, добрая леди.

— Не за что, не за что, не будем к этому возвращаться. Однако, — угрюмо и задумчиво вопросила она, — если это сделали не вы, то кто же?

— Ага-ага! Вот это другой разговор, верно? А что, если я знаю?

— Так знаете или нет?

— Ну, есть одна мысль, кое-что ведь соображаю. Меня не проведешь, я все насквозь вижу. Дерьма этого содомского на всех на нас хватит, уж простите, что выражаюсь.

— О чем это вы, не пойму. Пока что, кажется, со мной одной…

— Я вас умоляю! С вами! Ха! Вы тут просто случайная мишень. Карточный болван и больше ничего. Подумали бы вы, милая леди.

Мервин качнулся назад на каблуках и дико воззрился на Трой. Цвет его лица, раньше напоминавший подрумяненную выпечку Кискомана, теперь изменился — стал пунцовым.

— …О господи. Право слово, не знаю, что вы обо мне теперь подумаете, мадам, — заговорил он опять, начав вдруг тщательно подбирать слова. — Забылся я, я тут не при делах, просто разошелся, вышел из себя…

— Ничего страшного, — перебила Трой. — Но может быть, вы все же объясните?..

Он выпрямился во весь рост и начал поспешно пятиться к двери, на ходу обматывая превращенный в тряпку носовой платок вокруг кисти руки.

— Ох, мадам, мадам, мадам! — с мольбой в голосе взвыл лакей. — Да пораскиньте же вы мозгами, прошу вас! — И на том оставил ее в одиночестве.

И как ни странно, но только много позже, уже у себя в комнате смывая с волос следы масляной краски со скипидаром, Трой припомнила: а ведь Мервин попал в тюрьму за то, что убил человека точно таким способом. Детской забавой, ловушкой для воров.

Если Крессида днем и потеряла что-то в глазах своего суженого, если образ ее слегка и померк, то в течение вечера он, как показалось Трой, засиял с новой силой. В гостиную, где нынче вся компания впервые перед совместным обедом собралась вместе, она спустилась последней — в так льнувшей к телу легкой тунике, с брюками такого интенсивного золотистого цвета, что сама ее фигура казалась позолоченной статуэткой — вроде тех двух изваяний Духов победы эпохи Кватроченто [88] Quattrocento — буквально «1400-е годы», то есть XV век — общепринятое обозначение эпохи Раннего Возрождения в Италии. , что застыли, трубя что-то свое, на каминной полке. Когда девушка переходила с места на место, туника переливалась на ней кипящим златом, если перефразировать Геррика [89] Геррик, Роберт (1591–1674) — английский поэт. Будучи сыном золотых дел мастера, очень часто использовал в стихах метафоры, связанные с золотом. Здесь, вероятно, имеется в виду стихотворение «На волосы Юлии, собранные золотой сеткой» (1648). . Выглядела она неимоверно роскошно и, конечно же, чрезвычайно очаровательно. У Хилари просто-таки перехватило дыхание — Трой сама это слышала. Даже миссис Форрестер хмыкнула с ироническим восхищением, а мистер Смит — правда, очень тихо — провыл руладу волком. Полковник сказал: «Дорогое мое дитя, да ты просто изумительна!» — такое же уместное определение в данном случае, как и любое из сотен его синонимов, подумалось Трой. Крессида по-прежнему нимало не вдохновляла ее как художницу, и она по-прежнему поеживалась, ловя на себе вопросительные взгляды Хилари.

В этот вечер подавали коктейли с шампанским. Прислуживал Мервин (под присмотром Катберта). Трой изо всех сил старалась на него не смотреть. Вообще ее охватило чувство какой-то отрешенности, непричастности к происходящему — она словно парила над гостиной, а не передвигалась по ней на своих двоих, как все прочие. Сама красота этой залы, прежнее ощущение удобства и некоего эстетического раскрепощения, непринужденная роскошь обстановки — все это испарилось, утратило смысл и ценность, стало каким-то… бесплодным, что ли? Напрасным?..

— Хотел бы я знать, — тихо бросил Хилари, взяв ее под локоть, — что может значить этот взгляд? Вопрос неуместный, даже дерзкий, понимаю. Естественно, вы можете не отвечать. — И, не дав ей это сделать, сразу продолжил: — А Крессида очаровательна, вы не находите?