Найо Марш - Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры [сборник - 26, 27]

Завидев Трой и Хилари, повар расплылся в улыбке и поднес пухлую ладонь к накрахмаленному колпаку.

— Добрейшего вам утра, сэр, — произнес Кискоман. — Добрейшего вам утра, дорогие дамы.

— Доброго-доброго, Уилфред, — отозвался Хилари. — Хотите протянуть во льдах руку помощи, испачканную в шоколадной глазури?

Кискоман как-то чересчур громко рассмеялся в ответ на эту шуточку, составленную с легкой потугой на изящество.

— О нет, сэр, конечно же, нет, сэр. Я бы никогда не осмелился протянуть такую руку. Разве что наш настоящий художник наполнит своим вдохновением мой скромный ковш.

Найджел, который был только что столь лестно, хоть и косвенно, упомянут поваром, в ответ только потряс головой, ни на секунду не отрываясь от работы.

— В вашем ведомстве все благополучно? — поинтересовался Хилари.

— Да, сэр, благодарю вас. Мы вполне справляемся. Этот парень из Даунлоу — мальчик на побегушках — оказался весьма даровитым экземпляром.

— Да? Ну, хорошо, хорошо, — какой-то слишком быстрой скороговоркой (или Трой так показалось?) ответил Хилари. — А что там насчет пирога с мясом?

— Будет готов во всей красе — ешь да нахваливай — сразу после вечернего чая, к вашим услугам, сэр! — жизнерадостно отрапортовал Кискоман.

— Если он окажется на той же высоте, что прочие ваши блюда, какие нам довелось отведать, то это, несомненно, будет пирог века, — решила вставить Трой.

И трудно по внешнему виду было распознать, кто больше обрадовался такому комплименту — его адресат или сам Хилари.

Тем временем из-за угла западной части усадьбы показался Винсент — с еще одной ручной тележкой, полной снега. Только теперь художница смогла разглядеть его вблизи: смуглолицый тощий человечек с выражением муки в глазах. Он, в свою очередь, покосился на Трой, вывалил на землю то, что прикатил, и отправился за следующей порцией. Кискоман еще раз улыбнулся, заметил, что выглянул во двор лишь на одну секундочку, одарил всех присутствующих сладчайшей — с ямочками на щеках — улыбкой и скрылся за дверью.

Еще чуть погодя на улицу вышел Катберт и громогласно объявил, что подан обед.

Крессида Тоттенхэм оказалась, что называется, «шикарной блондинкой», очень элегантной. То есть настолько элегантной, что ее природная красота, как ни парадоксально, производила впечатление чего-то неестественного, вторичного, органически не совсем присущего своей «носительнице» — так сказать, некоего дополнительного бонуса к лоску. Голова ее венчалась собольей шапочкой, шея — обрамлена собольим мехом, и вся она с головы до ног была укутана в соболя, от рукавов до туфелек. Когда же слуги освободили ее от верхних одежд, оказалось, что под ними — простота и небрежность по самой дорогой лондонской моде, и в эту небрежность девушка скорее даже не одета, а обернута наподобие подарочной упаковки.

Линии ее глаз и губ стремились куда-то наискосок, и даже голову она держала как-то немного набок.

В манерах Крессида показала себя очень спокойной и сдержанной, нисколько не словоохотливой и уж никак не развязной, а если и открывала рот, чтоб высказать какое-нибудь суждение, то неизменно прибавляла через каждое слово: «понимаете ли», «знаете ли», «ладно?» или «если угодно». В общем — отнюдь не героиня романа Трой, то есть, правильнее сказать, не героиня кисти Трой. И это обстоятельство грозило вылиться в некоторую неловкость, ибо Хилари поминутно бросал на художницу вопросительные взгляды: как вам, мол, моя невеста?

А вот к мистеру Берту Смиту Трой прониклась симпатией: невысокий мужчина с дерзким, даже нахальным выражением лица, живым умным взглядом и старомодно обаятельным акцентом кокни сразу же завладел ее воображением. Одет он был тщательно и изысканно, в подчеркнуто деревенском стиле. На вид лет семидесяти, но отменного здоровья, как показалось художнице.

Примечательно прошла встреча между вновь прибывшими и Форрестерами. Полковник приветствовал мисс Тоттенхэм с выражением робкого обожания и называл ее не иначе как «Кресси, дорогая». Трой уловила в этом отчетливую интонацию классического «доброго дядюшки», однако, кажется, приправленную какой-то смутной тревогой. Мистера Смита старый вояка тоже приветствовал сердечно — до известной степени. Во всяком случае, он пожал ему руку несколько развязно и несколько раз повторил, разражаясь жизнерадостным смехом после каждого слова:

— Здравствуйте-здравствуйте, приветствую. Как поживаете, старина, дорогой?