Мэри Стюарт - Грозные чары. Полеты над землей (сборник)

Наконец наступила пауза в канонаде вопросов, среди которых не прозвучало ни одного понятного мне слова, хотя общий смысл был предельно ясен.

Я заговорила без всякой надежды на успех:

– Извините. Извините, но мне пришлось это сделать. Там на путях – мальчик, на путях впереди, выше по склону, мальчик, молодой человек… Юноша… Junge на Eisenbahn! [53] Юноша на рельсах (нем.). Я была вынуждена остановить вас! Он ранен… Пожалуйста, простите меня!

Человек с бутылкой повернулся к стоящему рядом с ним машинисту. Это был внушительных размеров мужчина, одетый в темно-серую форменную рубашку, поношенные серые брюки и мятую фуражку.

– Was meint sie? [54] Что ей нужно? (нем.)

В ответ машинист произнес несколько отрывистых фраз, после чего обратился ко мне на ужасающем подобии английского. Впрочем, несмотря на его чудовищное произношение, в этот момент даже Шекспир в исполнении Гилгуда не прозвучал бы приятнее для моего слуха.

– Ты есть что, сумасшедший? Здесь на путях нет никакой юноша. На путях есть авто. И почему? Я спрашиваю – почему?

– Ой, вы говорите по-английски! Слава богу! Послушайте, mein Herr [55] Уважаемый (нем.). , не сердитесь, я сожалею, что мне пришлось так поступить, но я должна была остановить поезд…

– Да-да, вы уже остановить поезд, но это – опасность. Это есть то, что я должен рассказать в полиция. Мой брат, он полицейский, он будет об этом вас говорить. За это вы должны платить. Герр директор…

– Да… да… я понимаю. Конечно, я заплачу. Но послушайте, пожалуйста, послушайте. Это важно. Мне нужна помощь.

Неожиданно для меня он понял. Его первая вспышка возмущения отчасти выдохлась, и это позволило ему увидеть то, что со всей очевидностью было написано на моей физиономии: не только вздувшиеся синяки, но и напряжение минувшей ночи и страх за Тимоти. Внезапно я обнаружила, что передо мной стоит не злобный громила, а просто рослый здоровяк с добрыми голубыми глазами. Окинув меня внимательным взглядом, он спросил:

– Там плохо дело, да? Что плохо? Почему вы останавливать мой поезд? Объяснить.

– Там один юноша, мой друг, он упал на рельсы, вот там, наверху. У него повреждена нога. – Я попыталась в меру своих возможностей подкрепить объяснение понятными для него жестами. – Он на рельсах. Не может двигаться. Я испугалась. Я торопилась остановить вас. Вы понимаете? Понимаете меня?

– Да, понимаю. Этот молодой человек, он широко?

Вопрос поставил меня в тупик.

– Как это «широко»?

Мой ошарашенный вид подсказал ему, что требуются какие-то уточнения.

– Широкий. – Он махнул рукой в сторону верхнего участка дороги. – Я что-то сказать неправильно, да? По-немецки это weit [56] Далеко (нем.). . Он есть широко отсюда? А-а, надо было сказать «далеко»?

– Не очень далеко… за туннелем, первым туннелем.

Черт его знает, как жестами обозначить туннель?

Я старалась изо всех сил, и каким-то образом он понял. А может быть, просто счел полученные объяснения достаточными, чтобы начать действовать.

– Ладно, вы потом показать нам. А сейчас мы авто убирать.

Этим троим богатырям понадобилось не много времени, чтобы сдвинуть «мерседес» с рельсов. Я даже не пыталась предлагать им свою помощь, а просто присела на сложенные в штабель шпалы и отсутствующим взглядом наблюдала, как они раскачивали и толкали несчастную машину Льюиса, пока наконец она не съехала с рельсов, освободив путь для поезда. Затем они совместными усилиями, словно я была каким-то багажным тюком или посылкой, погрузили меня в кабину паровоза, после чего «гремучая коптилка», извергнув поистине непомерное количество дыма и протестующе заскрежетав, возобновила свое медленное восхождение.

Наверное, каждый из нас в детские годы прошел через такую стадию, когда до смерти хочется водить паровоз или хотя бы прокатиться в нем. Сейчас, когда детская мечта, можно сказать, получила реальное воплощение, я почти наслаждалась поездкой, и к тому же именно этот паровоз показался мне самым интересным из всех, которые я когда-либо видела: ведь он являл собою настоящий реликт девятнадцатого века и хранил забытое очарование игрушечных поездов детства. Его чрезмерный наклон, который выглядел таким нелепым на горизонтальной поверхности, служил определенной цели: когда паровоз поднимался по склону, пол в кабине сохранял горизонтальное положение. Маленькая, приземистая цистерна для воды, огромная дымовая труба в форме воронки, множество разных трубок и приспособлений непонятного назначения – все это сооружение, выкрашенное в черный цвет и с красными колесами, производило дьявольски много шума, сильно пахло и выглядело совершенно восхитительно. Если бы паровоз был создан в эпоху барокко – он наверняка был бы именно таким.