Мэри Уэстмакотт - Бремя любви

Обряд крещения был окончен.

Под внешним спокойствием в душе Лауры, стоявшей у купели, нарастало чувство обиды и горечи.

С тех пор как умер Чарльз, она жила надеждой… Хотя девочка и грустила по поводу его смерти (брата она очень любила), робкая надежда стать любимой дочерью затмила горе. Другое дело, когда Чарльз был жив. С его красотой, обаянием, веселым беззаботным нравом, вся любовь доставалась ему. Лаура считала это вполне естественным и справедливым. Сама она всегда была тихой и скучной, вторым, часто нежеланным ребенком, который появился слишком быстро после первого. И отец, и мать были добры к ней, ласковы, но любили они Чарльза.

Однажды она услышала, как мать делилась с подругой:

– Лаура, конечно, дорога нам, но она такой неинтересный ребенок!

С отчаянием человека, которому не на что надеяться, Лаура смирилась со справедливостью этих слов. Да, она неинтересный ребенок. Маленькая, бледная, волосы у нее не вьются, и все, что она говорит, не вызывает у людей смеха, тогда как, бывало, все смеялись над словами Чарльза. Она хорошая, послушная девочка, не доставляет никому хлопот, но она ничем не примечательная личность и никогда другой не станет.

Однажды она сказала няне:

– Мама любит Чарльза больше, чем меня…

– Глупости говоришь, – мгновенно отреагировала няня. – Это совершеннейшая неправда. Твоя мама любит обоих детей одинаково. И всегда к ним справедлива. Все матери любят своих детей в равной мере.

– А кошки – нет, – заметила Лаура, вспомнив недавнее появление котят.

– Кошки – другое дело. Они животные, – пояснила няня. – Во всяком случае, – добавила она, несколько умаляя бесхитростность своего прежнего высказывания, – помни: тебя любит Бог.

Лаура была согласна с этим авторитетным суждением. Бог, конечно, ее любит, но это ведь его обязанность. Хотя, наверное, даже Бог любит Чарльза больше… Потому что создавать Чарльза ему было намного интереснее, чем ее, Лауру.

«Но я-то могу любить себя, – утешилась она, поразмыслив, – и больше, чем Чарльз, мама, папа и другие».

После этого Лаура стала еще бледнее и тише, еще незаметнее, чем прежде. И такой послушной и примерной, что даже няне было не по себе. Она поделилась с горничной своим страхом, что Лауру Господь может «прибрать» еще в детстве.

Но умер все-таки Чарльз, а не Лаура.

– Почему вы не заведете ребенку собаку? – неожиданно спросил отца Лауры его ближайший друг мистер Болдок.

Вопрос озадачил Артура Фрэнклина. К тому же он был задан в самый разгар их горячего спора по поводу значения Реформации.

– Какому ребенку? – недоуменно спросил он.

Мистер Болдок кивнул большой головой в сторону Лауры, сосредоточенно занятой игрой. Она кружила на воображаемом велосипеде по газону, то появляясь из-за деревьев, то вновь скрываясь за ними. Все движения ее были осторожны, ни о какой опасности или несчастном случае не могло быть и речи. Лаура была очень осмотрительным ребенком.

– С какой стати! – воскликнул мистер Фрэнклин. – От собак одни неприятности. Влетают в дом с грязными лапами, портят ковры.

– Собака, – провозгласил мистер Болдок менторским тоном, способным вызвать почти у каждого собеседника раздражение, – обладает удивительным свойством повышать самооценку человека. Человеческое существо для собаки – это бог, которого она почитает, и не только почитает, а еще и любит, несмотря на плачевное состояние нашей цивилизации. Имея собаку, человек чувствует себя более значительным и сильным.

– Хм, – усмехнулся мистер Фрэнклин. – И вы считаете это добродетелью?

– Нет, конечно, – ответил мистер Болдок. – Но у меня есть неисправимая слабость – я люблю, когда люди счастливы. Вот и Лауру мне хочется видеть счастливой.

– Лаура совершенно счастлива. К тому же у нее уже есть котенок.

– Ну это совсем не то же самое. И вы, если дадите себе труд подумать, это поймете. Но в том-то и беда, думать вы не желаете. Чего, к примеру, стоят ваши соображения о состоянии экономики в период Реформации! Неужели вы хоть на мгновение могли предположить…

И они снова принялись бурно спорить, получая от этого огромное удовольствие.

Однако в сознании Артура Фрэнклина осталось смутное беспокойство. И вечером, зайдя в комнату жены, где она переодевалась к обеду, он вдруг спросил:

– А с Лаурой все в порядке? Она здорова, счастлива?

Жена удивленно подняла на него голубые глаза, красивые васильковые глаза, такие же, как у их сына Чарльза.