Буало-Нарсежак - Конечная остановка

Рисунок напоминал не то картошку, не то земляную грушу.

— Немедленно сотрите.

Его приятели затаили дыхание от восторга.

— Это и в самом деле круг, — настаивал Люсьен. — Я могу даже принести вам журнал. Открытие сделали американцы. Они называют это мягкой геометрией.

И сразу поднялся невообразимый шум.

— Довольно! — крикнула мадемуазель Шателье.

Люсьен с удивленным и даже несколько возмущенным видом призвал ее в свидетели.

— Не знаю, что с ними такое… Но я говорю правду. Не я же, в самом деле, изобрел эту новую геометрию.

— Я тоже читал эту статью, — подтвердил Эрве. — В ней речь шла о серьезных вещах. Не обращайте внимания на этих балбесов. Они ничего не знают.

Он повернулся к беснующемуся классу.

— Заткнитесь, кретины!

Столь неожиданное вмешательство окончательно развеселило их.

— Первый, кто начнет вертеться… Вы меня поняли, — крикнул Эрве, передразнивая старшего воспитателя.

Его голос потонул в нечленораздельных звуках, напоминающих мычание.

— Я не виноват, — с притворным видом посетовал Люсьен.

Мадемуазель Шателье не знала, что и делать. Губы ее дрожали. Ею окончательно овладела паника. Машинально схватив сумочку, она бросила на своих мучителей отчаянный, ничего не видящий взгляд и, словно лунатик, спустилась с подиума. Выйдя из класса, она забыла закрыть за собой дверь. Такого еще с ней никогда не случалось. Воцарилось молчание. Люсьен стер нелепый рисунок, чтобы не осталось никаких следов, ничего, что можно было бы вменить ему в вину, и вернулся на свое место. Теперь они растерялись, словно малыши, сломавшие любимую игрушку.

— Ну и достанется же нам, ребята, — послышался чей-то хриплый голос.

Ждать пришлось не долго. В коридоре раздались знакомые шаги старшего воспитателя. Близилась расправа. По выражению лица старшего воспитателя они поняли, что на этот раз дело, верно, кончится плохо.

— Шайю… Корбино… Немедленно в кабинет директора.

Сообщники безропотно повиновались. В торжественной тишине старший воспитатель долго глядел им вслед, затем обратился к их оцепеневшим одноклассникам:

— Остальные — во двор. И никаких разговоров.

В кабинет директора Люсьена с Эрве провела секретарша. Судя по ее враждебному взгляду, она уже обо всем знала. Директор и надзиратель о чем-то тихо разговаривали у окна. Директор сел; надзиратель остался стоять.

— Подойдите ближе.

Оба парня, смущенно заложив руки за спину, неловко остановились у большого стола, заваленного бумагами, классными журналами, папками. Директор был человеком холодным и немного манерным. Он неторопливо сжимал и разжимал руки, словно пианист, готовившийся к выступлению.

— Опять вы, — сказал он.

Пауза. Только из соседнего кабинета доносился стук пишущей машинки.

— Довольны собой, не правда ли? Пользуетесь тем, что у вас молодой и пока еще неопытный преподаватель, и радуетесь, отравляя ему жизнь. Бузотерство — это как раз ваше дело, я бы даже сказал, призвание. Французский, английский… я уж не говорю об остальных предметах… это вас не интересует. Ваша цель, к которой вы неустанно стремитесь, которую доводите до совершенства, — это беспорядок ради самого беспорядка. Вы, Корбино, самый старший и вместе с тем самый бестолковый в классе, вы берете на себя заботу поддерживать этот беспорядок, а вы, Шайю, исподтишка, всем своим видом показывая, будто вы тут ни при чем, как бы субсидируете его.

Слово это показалось Люсьену до того забавным, что у него живот свело судорогой от подкатывающегося приступа истерического хохота. Он вдруг представил себя в роли секретного агента, украдкой раздающего деньги и крамольные указания; у него даже спина вспотела от напряжения. Он изо всех сил сжал челюсти и кулаки, пытаясь подавить, загнать вглубь этот неодолимый порыв, который мог довести его до слез или вызвать неудержимый смех. Он чувствовал, что пропал. И уже не слушал директора. В голове вертелось это нелепое слово «субсидия». Горло сжималось от нервного напряжения.

— Похоже, мои слова развеселили вас, Шайю?

— Нет, мсье директор.

Кризис почти миновал. Оставался страх перед неизбежным наказанием. Люсьен без особого труда мог представить себе тоскливые вечера, мрачные трапезы наедине с раздраженным, всем недовольным отцом.

Директор обратился к надзирателю:

— Что вы предлагаете, мсье надзиратель? Вызвать их родственников? Совершенно очевидно, что так больше продолжаться не может.