Владимир Гурвич: Ирония Кьеркегора

– Но тогда, зная об этом, зачем пригласил его пожить у нас?

– Я уже объяснил, так удобней будет нам работать.

– Ты всегда думаешь только о своих удобствах.

– Давай не будем спорить. Я должен непременно выполнить этот контракт, если мы хотим сохранить дом. Ты же помнишь, нам надо выплачивать кредит.

– А мне плевать на дом. Зачем мне дом, если в нем находятся люди, которых я не желаю видеть.

– Ты его и не будешь видеть, он будет сидеть в своей мансарде и писать. Разве только спускаться на обед.

– И на ужин.

– И на ужин, – подтвердил Дубровин.

– И на завтрак.

– И на завтрак. Не можем же мы его морить голодом.

– Мне этого вполне будет достаточным, чтобы чувствовать в своем доме чужой. – Алла быстро направилась к выходу из кабинета и изо всех хлопнула дверью.

Кажется, у нее окончательно испортился характер, подумал он.

Дубровин водил Молева по дому и участку, давая подробную характеристику каждому уголку своих владений. Он чувствовал гордость за то, что сумел построить такой замечательный особняк. И сейчас как бы чужими глазами обозревал всю эту красоту. Своими он уже вдоволь насмотрелся, теперь же ему хотелось узнать впечатления своего гостя.

Дубровин и сам не понимал, почему ему столь важно услышать впечатления именно этого парня. С момента своего вселения в дом, гостей в нем пребывало предостаточно, в том числе лиц, известных на всю страну. И все как один выражали свое восхищение и восторг увиденным. Да и разве могло быть по другому, он, Дубровин во время строительство провел здесь огромное количество времени, не жалея сил влезал в малейшие детали планировки и отделки, сам выбирал все материалы. И теперь может гордиться своими достижениями, все сделано не только роскошно, что сейчас не так уж и редко, но и с большим вкусом. По большому счету – это даже и не дом, а настоящее произведение искусств, маленький дворец, воздвигнутый для наслаждения процессом бытия.

Экскурсия завершилась, но Дубровин так и не получил настоящего удовлетворения от нее. Молев, хотя и восторгался увиденным, но уж как-то чересчур спокойно, даже скорей безучастно. Словно бы выполнял какой-то ритуал. Дубровину вообще не понравилось, как он держался. И вообще весь его внешний вид. Держался же Молев подчеркнуто независимо, даже отстраненно, одет же был, по его мнению, вызывающе, в до предела потертые джинсы и в легкий, непонятного цвета свиторок.

В принципе ничего странного и особенного в такой одежде не было, молодежь еще и не так наряжается. Но Дубровину чуть не в каждом жесте и слове Молева чудился вызов. И это ужасно ему не нравилось, он чувствовал, как по отношению этому человеку у него формируется какой-то не совсем понятный комплекс неполноценности. А ведь кто он такой есть? Да, абсолютное никто, неудавшийся писатель. Не издал своего романа и никогда не издаст. Хотя он, Дубровин, мог бы ему в этом помочь, многие издатели прислушиваются к его мнению. Только этого он ни за что не станет делать. Пусть сам пробивается.

Дубровин подвел Молева к своей гордости – бассейну. Голубая вода маняще слегка подрагивала у их ног.

– Если возникнет желания искупаться, не стесняйтесь, в любое время дня и ночи, – предложил Дубровин. – Да и вообще, чувствуйте себя как дома. Я знаю, как это необходимо для высвобождения творческой энергии.

Молев взглянул на Дубровина, но ничего не сказал. Вместо этого нагнулся, смочил ладонь водой и снова встал во весь рост.

– Дом осмотрели, пойдемте в мой кабинет. Там обо всем и поговорим, – проговорил Дубровин, уже понимая, что Молев так ничего и не скажет из того, что он хочет от него услышать.

Дубровин предложил гостю сесть. Он знал, что с самого начала должен поставить дело так, чтобы у того не было бы никаких сомнений, кто тут главный, кто на кого работает. Он, Дубровин заказчик, он определяет весь процесс, а Молев – исполнитель. И в таком ракурсе они и должны общаться. Но, к своему удивлению он чувствовал, что не знает, как найти правильный тон. А все из-за поведения этого Молева; тот вел себя так, словно бы его все, что тут сейчас происходит, совершенно не касается. Он не то, что не заискивался перед своим работодателем, а всем своим видом подчеркивал равенство с ним. И это жутко раздражало хозяина кабинета. Еще больше усиливало это чувство, что он никак не мог придумать, как сломать эту ситуацию, подчинить его себе. Такого затруднения с ним давно не случалось. Да и случалось ли вообще когда-то?