Владимир Гурвич - Ирония Кьеркегора

Дубровиным вдруг овладела смертельная скука, все эти мысли были ему не нужны, они появились, как реакция на сделанную им глупость. То, что это была глупость, сомнений у него уже не было; согласно его представлению, глупость – это все то, что вызывает в человеке отторжение. Конечно, за эту глупость ему хорошо заплатят, потому-то он ее и совершил. И все же это обстоятельство по большому счету не меняет сути дела, внутренний голос подсказывает, что он не должен был так поступать. А к нему он всегда прислушивался. И часто не напрасно.

А теперь помимо прочего ему придется еще как-то выстраивать сотрудничество с этим непонятным парнем. Дубровин знал, что некоторые писатели использовали таких литературных негров, но лично сам он не делал никогда. Да и не собирался, все его произведения были написаны от первой до последней буквы им самим. Но тут особый случай, он стал жертвой обстоятельств. Однако при любом раскладе надо как-то направлять процесс. Книга-то выйдет за его подписью, а потому он не может доверить ее написание другому. Понятно, что тот будет помогать, делать черновую работу, писать наброски, развивать его мысли. В общем, создаст некий скелет. А он, Дубровин, затем сядет и нарастить на него мясо, мышцы, все положенные органы.

Дубровин почувствовал хоть какое-то облегчение, наконец-то он нашел решение. Пусть не совсем полное, но вполне приемлемое. В последнее время его мучило то, что он не понимал, как все это организовать. Хотя и сейчас не все до конца продумано, какие он станет давать руководящие указания, ему пока не понятно. Надо вгрызаться в материал, изучать жизнь Кьеркегора и все ту ерунду, что угораздило тому насочинять. Сидел бы в своей теплой копенгагенской квартире – и убивал мух. Так нет, надо было корпеть над своими сочинениями. Между прочим, результат абсолютно одинаков, ни то, ни другое занятие никакой пользы не принесло.

Внезапно Дубровиным овладел припадок такой ярости, что он едва не запулил в стену первым же попавшимся под руку предметом. Он поймал себя на том, что одна мысль о Кьеркегоре, о необходимости погрузиться в жизнь и сочинения этого человека, о предстоящей работе с Молевым приводит его в бешенство. И это только начало, а что будет по мере того, как станет разворачиваться весь этот нуднейший процесс. Хотя, вдруг озарила его мысль, ведь этот парень готовился сам писать книгу о нем. Погосян говорил, что тот подал интересную заявку. Это означает, что Молев, по крайней мере, неплохо изучил этого датского зануду. Значит, можно будет воспользоваться его знаниями. В определенной степени, разумеется. Но и пренебрегать ими было бы глупо. Следовательно, в какие-то моменты можно поручить ему делать больший объем работы. Понятно, что, не выпуская общее руководство из своих рук.

Дубровин немного успокоился, но в глубине души он понимал, что на самом деле он скорей занимается элементарным самовнушением. Он просто утопил тревогу поглубже, но она никуда не исчезла, а только притаилась до поры до времени. Но что же делать, он не первый раз так поступал, проводил что-то вроде самопсихоанализа, заставлял себя забыть о плохом, искусственно восстанавливал нормальное состояние духа. Другое дело, что далеко не каждый раз удавалось сохранять его надолго. Но это вещь совсем непредсказуемая, тут уж как повезет.

В кабинет вошла жена. Дубровин без большой радости посмотрел на нее, в последнее время ее мрачное настроение все больше раздражало его. Вот и сейчас Алла была явно не в духе.

– Ты приготовила ему комнату?

– Разумеется, ты же просил.

– И где?

– В мансарде. Комната небольшая, но очень милая.

– Туда ведет очень крутая лестница.

– Он же молодой, заберется. – Алла села в кресло, положила ногу на ногу и закурила. Несколько секунд она сосредоточенно выдувала из себя густые клубы дыма, которые облачками разлетались по кабинету. – Скажи, это обязательно, чтобы он жил у нас? – вдруг спросила она.

– Так будет гораздо удобней нам работать. Нам нужен постоянный контакт.

Алла вдруг резко встала с кресла.

– Ты знаешь, как я не люблю, когда у нас в доме живут посторонние. Должно же быть на земле место, где я могу побыть наедине с собой. Для меня это так важно.

– Разумеется, дорогая. – Дубровин любыми путями хотел сейчас избежать вспышку раздражения у жены; всякий раз, чтобы успокоить ее, приходилось затрачивать много времени и сил. Желания же сейчас расходовать то и другое на эту пусть даже весьма благую цель, не было никакого.