Дик Фрэнсис - 1974, Сокрушительный удар

За два года я успел понять, что бесчестность - понятие относительное. Сделка, которая мне представлялась вопиющей, с точки зрения прочих выглядела просто разумной. Ронни Норт не видел ничего дурного в том, чтобы выдоить из рынка все возможное до последнего пенни; и вообще, он славный парень…

Телефон зазвонил. Я снял трубку.

- Джонас!

Это снова был Ронни. Я так и думал.

- Этот конь - Речной Бог. С тебя за него три пятьсот плюс пятьсот сверху.

- Я тебе перезвоню.

Я нашел Речного Бога в каталоге, посоветовался с жокеем, который несколько раз на нем ездил, и наконец перезвонил Норту.

- Хорошо, - сказал я. - Если ветеринар подтвердит, что Речной Бог в порядке, я его возьму.

- Я же тебе говорил, что ты можешь на меня положиться! - с притворным вздохом сказал Ронни.

- Ага. Я тебе дам две пятьсот.

- Три тысячи, - сказал Ронни. - И ни фунтом меньше. И пятьсот сверху.

- Сто пятьдесят, - отрезал я. Сошлись на двухсот пятидесяти.

Мой приятель-жокей сообщил, что Речной Бог принадлежит фермеру из Девона, который купил его необъезженным трехлетком для своего сына. Они худо-бедно объездили его, но теперь сын фермера не мог с ним справиться.

- Это конь для спеца, - сказал мой приятель. - Но он очень резвый и к тому же прирожденный стиплер, и даже этим чайникам не удалось его испортить.

Я встал и потянулся. Было уже половина одиннадцатого, и я решил позвонить Керри Сэндерс с утра. Комната, служившая мне кабинетом, вдоль стен которой шли книжные шкафы и приспособленные под них буфеты, была не только кабинетом, но и гостиной. Здесь я больше всего чувствовал себя дома. Светло-коричневый ковер, красные шерстяные занавески, кожаные кресла и большое окно, выходящее во двор конюшни. Разложив по местам бумаги и книги, которыми я пользовался, я выключил мощную настольную лампу и подошел к окну, глядя из темной комнаты на конюшню, залитую лунным светом.

Все было тихо. Трое моих постояльцев мирно спали в денниках, ожидая самолета, который должен отвезти их за границу из аэропорта Гатвик, расположенного в пяти милях отсюда. Их следовало отправить уже неделю назад, и заморские владельцы слали мне разъяренные телеграммы, но транспортные агенты твердили что-то насчет непреодолимых препятствий и обещали, что послезавтра все устроится. Я говорил им, что послезавтра никогда не наступает, но они не понимали шуток.

Моя конюшня служила перевалочным пунктом, и лошади редко задерживались у меня больше чем на пару дней. Они были для меня обузой, потому что я сам ухаживал за ними. До недавнего времени я и подумать не мог о том, чтобы кого-то нанять.

За первый год работы я устроил пятьдесят сделок, за второй - девяносто три, а в эти три месяца я работал не покладая рук. Если мне повезет - скажем, если мне удастся купить годовиком за пять тысяч будущего победителя Дерби или что-нибудь в этом духе, - у меня, пожалуй, могут начаться проблемы с налоговой инспекцией.

Я вышел из кабинета в гостиную. Мой брат Криспин по-прежнему храпел, лежа ничком на диване. Я принес плед и накрыл его. Он еще долго не проснется, а когда встанет, то будет, как всегда, угрюм и зол с похмелья и примется вымещать на мне свои застарелые обиды.

Мы осиротели, когда мне было шестнадцать, а ему семнадцать. Сперва погибла мать - разбилась, упав с лошади, а через три месяца умер от тромба в сердце отец. И за какую-то неделю наша жизнь вдруг перевернулась вверх дном. Мы выросли в уютном доме в сельской местности, у нас были свои лошади, кухарка, садовник, конюхи. Мы учились в дорогих пансионах - нам это казалось само собой разумеющимся - и проводили каникулы, охотясь на куропаток в Шотландии.

Но не все то золото, что блестит. Адвокаты сурово сообщили нам, что наш батюшка заложил все, что было можно, включая свою страховку, продал все фамильные ценности, и от полного банкротства его отделял только этюд Дега. Похоже, он несколько лет жил на краю пропасти, в последний момент каждый раз выставляя на продажу какую-нибудь очередную семейную реликвию. Когда все его долги были уплачены и дом, лошади, кухарка, садовник, конюхи и все прочее канули в бездну, мы с Криспином, не имея близких родственников, остались без крыши над головой и со ста сорока тремя фунтами на брата.

Школьное начальство все понимало, но не настолько, чтобы держать нас даром. Нам дали доучиться до конца пасхального семестра, и на том все и кончилось.

На Криспина все это подействовало куда сильнее, чем на меня. Он собирался в университет, хотел стать юристом, и место клерка, щедро предложенное ему суровым адвокатом, его не устраивало. Я по натуре более практичен, и это спасло меня от подобных страданий. Я спокойно смирился с фактом, что теперь мне придется самому зарабатывать на хлеб, подбил свои активы: легкий вес, крепкое здоровье и умение прилично ездить верхом - и устроился работать конюхом.