Дик Фрэнсис - 1980, Рефлекс змеи

- Возможно, - сказал молодой человек. - Но он должен был бы видеть его прежде. Оценить размеры. Затем он вернулся и… по моим подсчетам, на то, чтобы вынуть картридж из фильтра и заменить его пакетиками с реактивами, ушло бы не более тридцати секунд. Очень чистая работа.

- Джереми будет жить? - спросил я.

Молодой человек пожал плечами.

- Я химик, не врач.

Через некоторое время они ушли и забрали фильтр.

Я позвонил в больницу.

Никаких изменений.

Днем я поехал в больницу. Машину вела жена Гарольда, которая заявила, что я сам это делать не в состоянии.

Джереми я не видел. Я видел его родителей. Они были слишком вне себя от волнения, слишком обеспокоены, чтобы гневаться. “Вы не виноваты”, - говорили они, хотя я подумал, что позже они так считать не будут. Джереми был жив благодаря дыхательному аппарату. Дыхание его было парализовано. Сердце билось. Мозг был жив.

Его мать плакала.

- Не беспокойся так, - сказала жена Гарольда по дороге домой. - Он поправится.

Она уговорила знакомую дежурную медсестру наложить мне на лицо несколько швов. Из-за этого лицо стянуло хуже, чем прежде.

- Если он умрет…

- Не умрет, - сказала жена Гарольда.

Инспектор позвонил сказать мне, что я могу вернуться в коттедж, но что в проявочную мне заходить нельзя - полиция ее опечатала.

Я медленно обошел дом. Мне ничуть не полегчало. Физически разбитый, морально раздавленный, виноватый по уши.

Повсюду были следы полицейских розысков. “Чего уж удивляться”, - подумал я. Они не нашли те несколько снимков писем Джорджа Миллеса - они были у меня в машине. Они оставили в ящике кухонного стола коробку с пустыми с виду негативами.

Коробка…

Я открыл ее. Помимо тех загадок, которые я уже разгадал, оставалась еще одна, нерешенная.

Черный конверт с куском чистого пластика и двумя неиспользованными листами писчей бумаги.

“Может, - подумал я, - может, именно из-за них мне устроили эту западню с газом?…”

Но что… что же это?

Пусть это и не принесет добра, но я должен выяснить… и поскорее, прежде чем кто-нибудь устроит мне другую западню - и не промахнется.

Я снова попросил приюта у жены Гарольда и утром еще раз позвонил в Суиндонскую больницу.

Джереми жив. Изменений нет.

Я в мрачнейшей депрессии сидел на кухне у Гарольда и пил кофе.

Гарольд в сотый раз снял трубку, отвечая на очередной этим утром звонок, и протянул ее мне.

- На сей раз это не хозяина, - сказал он. - Это тебя.

Звонил отец Джереми. Мне стало нехорошо.

- Он хочет, чтобы вы знали… он очнулся.

- О…

- Он все еще с дыхательным аппаратом. Но врачи говорят, что, если бы он умирал, он бы уже умер. Ему все еще очень плохо, но говорят, он поправится. Мы подумали, что вы хотели об этом узнать.

- Спасибо, - сказал я.

Облегчение было чуть ли не хуже тревоги. Я передал трубку Гарольду и сказал, что Джереми лучше, и вышел во двор посмотреть на лошадей. Я окоченел от свежего воздуха. Облегчение просто сбило меня с ног. Я стоял на ветру и ждал, когда уляжется в душе буря. На душе становилось все легче и легче. Я буквально освободился. Вышел из пожизненного заключения. “Ну и скотина же ты, Джереми”, - думал я, сбросив с души всю эту тяжесть.

Позвонила Клэр.

- Он в порядке, - сказал я. - Очнулся.

- Слава Богу.

- Можно попросить тебя об услуге? - спросил я. - Могу я перекантоваться у Саманты пару дней?

- Как в старые времена?

- До субботы.

Она подавила смешок и сказала - почему бы и нет, и спросила, когда я приеду.

- Сегодня вечером, - сказал я. - Если можно.

- Мы будем ждать тебя к ужину.

Гарольд хотел знать, когда я, на мой взгляд, буду готов к скачкам.

- Я хотел бы пройти курс физиотерапии в клинике для пострадавших жокеев в Лондоне, - сказал я. - К субботе буду в порядке.

- По виду не скажешь.

- Через четыре дня буду готов.

- Ну, смотри тогда.

Я определенно не был в состоянии сесть сейчас за руль, но спать в коттедже одному улыбалось мне еще меньше. Я взял минимум вещей, забрал с кухни коробку Джорджа и отправился в Чизик, где, несмотря на темные очки, мой вид вызвал ужас. Черные синяки, швы на ранах, трехдневная щетина. Красавчик, нечего сказать.

- Еще хуже стало, - сказала Клэр, присмотревшись.

- С виду хуже, а чувствую себя лучше.

“Хорошо, - подумал я, - что они остального не видят. У меня весь живот почернел от последствий внутреннего кровоизлияния. Именно это, - заключил я, - и вызывало те самые судороги”.